— Вот гад! — возмутился Тошик.
— Да не гад, а обыкновенный мент. Они ведь в первую очередь кидаются на самое очевидное. Вот тут мне Самоваров как раз и помог.
— Слушай, а это идея! — крикнул Тошик и так радостно и внезапно пихнул Валерика в плечо, что тот отпрянул, наступив какому-то прохожему на ногу.
— Какая идея?
— Я расскажу маме про Самоварова.
— Но зачем? — изумился Валерик.
— Надо.
Тошка не стал делиться своими планами с Валериком. Теперь он учился сдержанности и строгости. Его безалаберная жизнь, прежде достойная школьника, не утомленного надзором, стала иной. Она изменилась бесповоротно. Он больше не лепил пластилиновых гоблинов. Заслуженный кастрат Пушок хотя снялся-таки в нескольких сериях «Единственной моей», но давно избавился от утомительной дрессуры. Отныне он сутками мирно дремал на шкафу. Тошкино детство, которое так долго продлевали мать и сестра, враз кончилось. Теперь у него было Дело и была Женщина. Поскольку Дело — сериал — застопорилось, идти ему было некуда. Разве что к Катерине?
Тошик знал, что Катерина репетирует сейчас в молодежной студии. Он отправился туда и проскользнул в темный зрительный зал.
Актеры и актрисы в это время ходили по пустой сцене. Они кричали и подпрыгивали, и Катерине совершенно не нравилось, как они это делают. Она тоже кричала на них своим глубоким ясным голосом, который крутой волной катился, долетал до самых дальних закоулков зала и звоном отдавался где-то наверху, на колосниках. Катерина не только кричала. Она широко раскидывала свои сильные белые руки или стучала кулаком по зачехленным спинкам зрительских кресел. Она взлетала на сцену по мелким ступенькам и сама показывала, как надо подпрыгивать и кричать. Один раз она даже упала на пол, на бурые доски сцены. Она тихо и плавно упала, будто оброненная шаль, будто у нее совсем не было ее крепкого тела.
Таким же образом попробовала падать и актриса в трико, куда более худая и тонкая, чем Катерина. Только накренялась актриса тяжело и осторожно, выставляя вперед на всякий случай то колено, то локоть. Она падала со стуком, злилась и снова падала совершенно безобразно. Какой-то актер, голый по пояс, смотрел на нее и усмехался. Сидел он в сторонке на стуле, расслабившись и выгнув дугой широкую красивую спину.
Эта спина и беспрестанно падающая актриса в трико очень напомнили Тошику Пикассо «голубого» периода. Он не хотел, но вспомнил вдруг и свое экорше, и этюды, на которых снег пора заменять травой. Вспомнил и то, как плохо умеет он рисовать. Вернее, совсем не умеет! Он ничто, вот Катерине и стало с ним скучно. Она сейчас даже на него не взглянула. Еще бы! У нее и доцент в наручниках, и этот актер с голой спиной, и все прочие мужчины мира, а он… Все кончено!