— Согласен — гадость, — охотно признался он. И меня бы тошнило, если б я смотрел нашу халтуру. Но я не смотрю! Я вообще на дух не выношу никакой попсы. И вам не советую смотреть эту чушь. Из соображений личной гигиены.
— Зачем же тогда вы сами участвуете в халтуре?
В ответ Кайк пошевелил в воздухе своими крупными пальцами с квадратными ногтями:
— Мани-мани, май френд! Надо кушать, пить, носить ботинки, любить женщин и жизнь. Хотя я, по большому счету, презираю жизнь как таковую. Она омерзительна! Она абсурдна, она противна на вид. Возьмите хотя бы пищеварение! Или мочеиспускание. Вы мои стихи читали?
— Нет, — без сожаления признался Самоваров.
— Ну, подарить вам свой последний сборник не могу — я не миллионер Трюбо. А вот продать рублей за триста — пожалуйста. Жалко, не захватил с собой. Всегда говорю себе: имей под рукой каждую минуту жизни хоть пару экземпляров — и весь тираж распродашь за полгода. Так нет же, не беру. Лень! Зимой-то хорошо — сунул за пазуху, и все дела. А теперь? — Он похлопал себя по тугим бокам: — Некуда сунуть! Не под мышкой же таскать. Жара сейчас, духота, я потею, как конь, — не до негоций. Но завтра я к вам заскочу, занесу…
— Не стоит. Я не при деньгах сейчас, — отказался Самоваров.
— Тогда возьмете в счет аванса за ваши будущие съемки. И не говорите больше ничего, — дрянь наш проект, сам знаю. Худший сериал всех времен и народов! Самому противно, но что делать? Я ведь сам поэт! Сижу в своей башне из слоновой кости и спускаюсь оттуда только затем, чтоб продать какую-нибудь гадость за большие деньги. Тут я не признаю компромиссов: если продавать, так гадость. Чтоб не в чем было потом себя упрекнуть! Вы еще коньяку выпьете?
Кайк ловко налил рюмку. Налил даже полней, чем в прошлый раз, так что над хрустальными краями вздулся дрожащий плоский купол коричневой жидкости. Коньяк, губительный для стоматологов, сценаристам шел только на пользу. Леша легким движением вознес рюмку к своему квадратному рту и вмиг проглотил ее содержимое, не проронив ни капли. Затем прочнее расселся на диване. Бутылка была еще далеко не пуста, и уходить он не собирался.
— Я снимусь у вас только за пятнадцать тысяч долларов, — вдруг надменно сказал Самоваров.
Этим заявлением он хотел отпугнуть Кайка и закончить совершенно ненужную и затянувшуюся беседу. Но удивить сценариста, даже слегка, ему не удалось.
— Хорошо, я скажу Маринке, — спокойно отозвался тот. — Только многовато запросили. Вы что, Хабенский или Маковецкий?
— В своем роде я — да, Маковецкий. Пятнадцать тысяч, и ни центом меньше! Это мое последнее слово. А поскольку у вас сейчас в группе трудности финансовые… И без Карасевича, наверное, плоховато дело идет?