Они остались в гроте вдвоем. Берта и Андрэ пошли снести шоферам шампанского и сандвичей. Тетя Тина и тетя Нина, которым не сиделось на месте, ушли препираться на воле о своих ронвильских воспоминаниях. Мадам Мирмо и Пьер де Клерси видели, как они шагают в траве и жестикулируют. Вскоре они куда-то скрылись. Ромэна Мирмо, растянувшись на скамейке, закурила папиросу. Она протянула Пьеру портсигар.
— Вы не курите… Попробуйте эти папиросы… Мне их присылает из Константинополя очаровательный старый турок, мой приятель. У них табак с султанских плантаций. Он превосходен. На всем Востоке лучшего нет.
Пьер де Клерси взял папиросу.
— Как вы произнесли это слово — «Восток»! Уж не жалеете ли вы о вашем Дамаске?
Ромэна Мирмо пустила струйку дыма.
— Нисколько, уверяю вас. Я была очень рада очутиться опять в Париже и очень довольна увидеть снова мое старое Ла-Фульри. Вы подумайте только, пять лет в отсутствии! Правда, восточная жизнь мне нравится, но мне хотелось поцеловать тетю Тину и тетю Нину. А потом, имеются Берта де Вранкур и милейший месье Клаврэ! Нет, я не жалею об этом путешествии. Все со мной очень добры, очень милы. Не говоря уже о том, что у меня завелись новые друзья. Не правда ли?
Она взглянула на Пьера с улыбкой и кончиком ногтя стряхнула пепел с папиросы. Пьер был очень бледен. Он чувствовал, что у него сжимается горло, руки дрожат. Она продолжала:
— И к числу этих друзей я отношу прежде всего моего друга Пьера.
Он побледнел еще больше, потом серьезно, медленно, очень тихим голосом сказал:
— О, я, Ромэна… я не друг… я вас люблю.
Он произнес эти слова потупив взгляд, словно чтобы скрыть его, настолько, казалось ему, этот взгляд должен был гореть страстным огнем. И так стоял, не смея поднять головы. Что, если он увидит перед собой недовольное и гневное лицо? Он сделал усилие и поднял глаза. Ромэна Мирмо бросила папиросу и, нагнувшись вперед, скрестив руки на колене, смотрела на Пьера без гнева. Это его несколько успокоило. Значит, Ромэна Мирмо все еще тут. Вид у нее был не оскорбленный, а внимательный. Он хотел заговорить. Мадам Мирмо остановила его дружеским жестом.
— Вы говорите, что любите меня, милый мой Пьер; да я сама надеюсь, что это так. Еще бы вы меня не любили хоть чуточку, это было бы просто неблагодарностью с вашей стороны!.. Я к вам очень расположена, и я уверена, что и вы ко мне также. Я с вами очень дружна, правда же, и желаю от всего сердца, чтобы вы были счастливы.
Она говорила с деланной веселостью, хотя на самом деле была взволнована сильнее, чем хотела бы показать. Это признание в любви было для нее лишь наполовину неожиданным, и у нее оставалось достаточно присутствия духа, чтобы постараться отклонить его и сохранить от него только то, что она могла бы принять. Поэтому она еще раз подтвердила: