Мне странно снова оказаться на острове, и на это есть много причин. Коттедж моих родителей показался мне ужасно мрачным и дымным, ночи — куда более темными и тихими, чем те, к которым я привыкла, а люди — неопрятными. Хотя и в Лондоне, и в Эдинбурге грязи предостаточно (если в городе столько лошадей, он не может быть чистым), там все перекрывает эта урбанистическая утонченность.
Как только я приехала, махэр вручила мне ведро для дойки, и я с большой неохотой сменила нарядный костюм на колючую шерстяную кофту и бесформенную юбку, а шелковые чулки и ботики на пуговках — на вязаные носки и огромные, неуклюжие сапоги. Мне кажется, что теперь существует две Элспет: одна носит дорогую стильную одежду, ездит на такси, ест на обед утку и запросто катается из одного конца страны в другой ради свидания с обаятельными юными американцами; другая носит одежду домашнего изготовления, перемещается на своих двоих, обедает кашей и запросто катается из одного конца страны в другой ради свидания с обаятельными юными американцами.
Помнишь все те объяснения, которые ты придумал по моей просьбе, чтобы мне было что сказать родителям в качестве причины отсутствия? Ничего не потребовалось. Как ни странно, но махэр знала все с самого начала! Я вошла в дверь, держа наготове дюжину историй. Махэр оторвалась от прядения и сказала: «Значит, ты наконец встретилась со своим американцем?» Я чуть в обморок не упала.
Я ведь рассказывала тебе, как жила одна после отъезда Йэна на войну? Как вытаскивала твои старые письма и читала их по ночам? И как засыпала порой, буквально укрытая твоими словами? Я тогда жила, будто призрак, и не выходила из дома по несколько дней кряду, не считая дойки и походов в сарай за торфом.
Однажды проснулась оттого, что ко мне пришла махэр: разожгла огонь, поставила кипятиться чайник. С собой она принесла большой горшок с бараньей похлебкой, часть которой переложила в миску, чтобы я отнесла старой Курстаг Мюр, что живет неподалеку. Когда я вернулась, то пол был подметен, простыни вывешены проветриваться и на огне побулькивала похлебка. Твои письма, которые остались разбросаны на кровати, были аккуратно сложены стопкой. Тогда я не придала этому значения — меня притягивал горшок настоящей горячей еды в очаге, тут уж не до мелочей вроде этой!
Должно быть, махэр прочитала все те письма. Я не могу сказать, сколько ей известно — ведь тогда между нами была лишь дружеская переписка, — но она меня не осуждает. Только одно слово — «наконец» — заставило задуматься, что же она на самом деле уловила в тех ранних посланиях.