Оскорбленный Цезарь молчаливо, с гневным мерцанием во взоре следил сквозь прутья за всеми перемещениями сторожа внутри сарая. Голодная пантера с поджатым под брюхо хвостом продолжала как маятник сновать по клетке с удивительным однообразием, точной повторяемостью всех движений.
Ударом швабры на длинной палке звериный надсмотрщик прервал ее маятникообразный бег, загнал пантеру в дальний угол клетки и в раздражении от противного ему труда, который он должен был исполнять, размашистыми, небрежными движениями стал чистить доски пола.
Пантере не нравилось, если пол в клетке бывал мокр. Она начинала тогда фыркать, брезгливо поджимать лапы.
Именно поэтому чистильщик клеток не поленился набрать из бочки полное ведро и выплеснуть его на доски пола, послав поток воды прямо на сжавшуюся в комок пантеру, заставив ее подпрыгнуть и страдальчески взвыть.
Цезарь не подчинился удару шваброй. Скаля кривые клыки, шипя, он резко взмахнул лапой, поймал швабру и прижал ее к полу. Чистильщик злобно дернул ее к себе, но Цезарь, пуша белые усы, еще сильнее обнажил клыки. Из глотки его вырвалось низкое рокотание.
– Ага, ты так! – прохрипел сторож. – Ладно, сейчас ты у меня испробуешь!
Выпустив швабру, он кинулся в угол, где стоял его инвентарь, чтобы вооружиться длинным железным трезубцем, на котором он при кормлении подавал животным в клетки мясо.
– Арчил! – позвал голос из-за ворот.
Они со скрипом растворились. Въехала тележка с ящиком. В нем розовели крупные куски мяса.
– Принимай, Арчил! – сказал рабочий, толкавший тележку, и, оставив ее, ушел.
Звериный сторож, хотя и схватил уже железную палку, не стал возвращаться к Цезарю. Появление тележки перебило его запал. Кроме того, он уже столько раз бил льва, что теперь, при битье, мало получал удовольствия, зато уставал и намокал по́том. И к тому же появление мяса наполнило его иною заботою и иными мыслями.
Наклонившись над ящиком, он поворошил куски рукою. Опять костей больше, чем мякоти. Воруют, сволочи! Руки бы им поотрубать! Безусловно, как пить дать, ворует шофер, что ездит за мясом на хладокомбинат, воруют те, кто стряпает цирковым животным еду, ворует, конечно, и этот рабочий, что привез сюда ящик… Ишь, что осталось, – мослы одни! По морде бы их этими мослами, сволочей! И выбрать-то нечего!
Переворошив весь ящик, он все-таки отыскал несколько приличных кусков, завернул их в газету и сунул сверток в угол, за метлы и веники. Много за такое мясо не выручишь, но обычная его пятерка в кармане будет.
Каждое утро препровождал он подобные сверточки знакомому мяснику в лавке при базаре. Выручка делилась джентльменски: пополам. Жалкие, ничтожные мизерные рубли!.. Можно было бы вполне без них обойтись, они были ему совсем не нужны… Но так уж был он устроен, что не мог пропустить того, что само давалось в руки. Опять же – пятерка! На нее можно было есть-пить весь текущий день, курить хорошие папиросы, не трогая ни копейки из других своих денег.