— Аленушка, — тревожно заговорил Семен, видимо не желая слышать ее приговора, — ты уж не мне, а вон ему гадай!
— Знать, боишься? Чаешь, далеко твоя смерть? А она вон у тебя за плечами стоит… За плечами… Глянь!
Семен затрясся всем телом и вскочил с лавки, не смея оглянуться…
Колдунья залилась громким хохотом.
— Пуглив же ты, Семенушка! — проговорила она среди смеха. — Любишь жить, так должен и о конце думать!.. Ну да я тебе другой раз погадаю. Ты у меня давно намечен… А нонче не твой черед!
И вдруг она обратила свой острый сильный взгляд на царя Бориса.
— Борисом звать? — небрежно спросила она.
— Борисом! — глухо и нетвердо произнес царь.
Старушонка поднялась на ноги, вытащила из-за печки круглое полено, обернула его грязной тряпицей и положила на лавку, потом достала щипцами из печурки головешку и стала ею окуривать полено, что-то невнятно бормоча себе под нос.
Борис смотрел в недоумении и не решался понять… Он собирался даже спросить колдунью о значении ее гадания, но она сама проговорила быстрой скороговоркой, окуривая полено:
— Вот что будет боярину Борису! Вот что ему будет!
А потом обратилась к Семену и добавила:
— Семенушка! Вели боярину к моей печурке прислушаться… Авось моя печурка ему без обмана скажет!
Борис встал с лавки, шагнул к печурке и приложил к ней ухо. Сначала он услышал только неопределенный шум, потом — свист и завывание ветра, и вдруг среди этих завываний он ясно различил погребальное пение…
«Со святыми упокой» — явственно долетало издали до его слуха…
Царь Борис отшатнулся от печки, схватил Семена Годунова за руку и рванул его с места: — Уйдем, уйдем скорее отсюда! Куда завел ты меня… Зачем я сюда приехал?
И они оба быстро вышли из подвала на свежий воздух, сели в сани и помчались во всю прыть к Кремлю, но долго еще звучали в ушах царя Бориса погребальная песня и тот громкий хохот, которым проводила своих гостей старая колдунья.
Царевна Ксения давно уже заметила какую-то резкую перемену в отце своем и никак не могла понять, отчего она происходит. Мельком, издалека, по отрывочным фразам матери, по немногим намекам окружающих, она была знакома в самых неопределенных и очень бледных чертах с общим ходом борьбы Бориса против окаянного расстриги.
В голове этой двадцатичетырехлетней красавицы, неопытной и наивной, как малый ребенок, сложилось свое особое представление об этой борьбе, как о чем-то вроде восточного верованья в борьбу света и тьмы, Ормузда и Аримана.
Отец, царь Борис, представлялся Ксении олицетворением светлого начала; олицетворением тьмы и мрака в воображении царевны явился злой расстрига, который не только дерзал поднимать руку на царя Бориса, но и порядок хотел ниспровергнуть, и Церковь Божию предать в руки лютеров и латынян. И вот Ксения всеми силами души желала успеха царю Борису и даже к своей молитве утром и вечером стала прибавлять еще одно прошение: «Господи, даруй победу отцу моему над злым врагом всего христианства православного, над окаянным расстригой».