— Заплатить? — Она запнулась. — Вы имеете в виду, что я должна вам деньги?
Он снова засмеялся:
— О, я не требую платы подобного рода. Но есть такая штука, как честная игра и проценты на вложенные инвестиции, и, черт возьми, если бы вы хоть взглянули на меня…
— Ваши деньги? Какое отношение я имею к вашим деньгам? Вы советовали мне, как вкладывать мои… вы знали, что я ничего не понимаю в бизнесе… Вы сказали мне, что это не имеет значения…
— Да нет же, с этим как раз все в порядке, Лили, я готов помогать и сделать в десять раз больше. Я всего лишь хочу услышать слова благодарности от вас.
Он все еще стоял рядом с ней, и рука его становилась все более внушительной, и перепуганная ипостась Лили поволокла другую на дно.
— Я благодарила вас, я дала знать, что я благодарна. Разве не так же на вашем месте поступил бы всякий настоящий друг? И как еще друг может отблагодарить друга за помощь?
— Я не сомневаюсь, что вы принимали эти дары и прежде, — с усмешкой откликнулся Тренор, — и отбрасывали других дающих, как хотите отбросить меня. Меня не волнуют ваши счеты с ними: если вы одурачили их, мне это только приятно. Не смотрите на меня так, я знаю, что мужчина не должен говорить с девушкой подобным образом, но, черт, если вам не нравится, есть много способов заставить меня замолчать, вы же знаете, что я без ума от вас, к черту деньги, их хватит на все, если вас беспокоит это… Я был груб, Лили, Лили! Просто взгляните на меня…
Снова и снова она тонула в море унижения — волна разбивалась о волну так близко, что нравственный позор сливался с физическим ужасом. Ей казалось, что чувство собственного достоинства сделало бы ее неуязвимой, что она сама обесчестила себя и обрекла на ужасное одиночество.
От его прикосновения ее утопающее сознание забилось. Она отшатнулась в отчаянной попытке выразить презрение.
— Я уже говорила, что не понимаю, но если я должна деньги, я вам их выплачу…
Лицо Тренора потемнело от ярости: ее явное отвращение пробудило в нем первобытного дикаря.
— Ах, вы будете брать деньги у Селдена или Роуздейла и пытаться дурачить их, как одурачили меня! Если только вы уже не расквитались с ними и я единственный, кто остался с носом!
Она стояла молча, словно приросла к месту. Слова — слова были хуже, чем его касание. Казалось, сердце билось во всем теле — в горле, в ногах, в ее беспомощных, бесполезных руках. Взгляд в отчаянии блуждал по комнате, глаза зажглись при виде звонка, и она вспомнила, что звонок означает прислугу. Да, но и скандал с отвратительными пересудами. Нет, она должна найти выход сама. Уже достаточно, что слуги знают: она одна в доме с Тренором, — не должно быть ничего, что возбудило бы подозрения при ее ретираде. Она подняла голову и принудила себя последний раз взглянуть на него невинно.