— Я здесь, с вами наедине, — произнесла она, — что еще вы хотите сказать?
К ее удивлению, Тренор уставился на нее, онемев. С последним порывом слов пламя угасло, оставив его холодным и униженным. Будто студеный ветер разогнал пары возлияний, и вся ситуация теперь вырисовывалась перед ним мрачной и голой, как руины в огне. Старые привычки, старые ограничения, власть унаследованных законов вернули на место выбитый из колеи смятенный разум. Тренор казался изможденным лунатиком, разбуженным на карнизе на краю гибели.
— Ступайте домой! Прочь! — заикаясь, сказал он и, развернувшись, отошел к камину.
Сразу освободившись от страха, Лили обрела способность ясно мыслить. То, что Тренор потерял всякую решимость, позволило ей овладеть положением, она услышала свой собственный, но как будто чужой голос, повелевающий ему вызвать слугу, приказывающий позвонить и вызвать экипаж и проводить ее, когда тот появится. Как она обрела силу, Лили не ведала, но настойчивый голос предупредил ее, что она должна покинуть дом открыто, и он же велел, перед тем как распрощаться, обменяться незначащими словами с неловко топчущимся в холле Тренором, нагрузить его обычными приветами Джуди, хотя все это время ее сотрясало отвращение. На пороге, глядя на улицу, она почувствовала бешеный трепет освобождения, как первый глоток воздуха свободы, опьяняющий узника, но ясность сознания ее не покинула, и потом она отметила глухонемую Пятую авеню, осознала, насколько уже поздно, и, садясь в карету, даже обратила внимание на показавшегося ей знакомым человека, который свернул за угол и исчез во мраке соседней улицы.
Но с отправлением экипажа наступила реакция, и дрожащий мрак объял ее. «Я не могу, не могу думать!» — стонала она, склонив голову на дребезжащую боковину кареты. Лили представлялась чужой самой себе или, скорее, ощущала раздвоение, узнавая одну себя, которую всегда знала, а другая ее ипостась оказалась отвратительным существом, к которому она была прикована. Она нашла однажды в доме, где гостила, перевод «Эвменид»,[14] и ее воображение было захвачено невыразимым ужасом сцены, где в пещере оракула Орест находит своих непримиримых преследовательниц спящими и вырывает себе час покоя.[15] Да, фурии иногда засыпают, но они там, они всегда там, в темных углах, и теперь они проснулись, и железный звон их крыльев раздавался у нее в голове… Она открыла глаза и посмотрела на улицы, по которым ехала, — знакомые чужие улицы. Все, на что она смотрела, оставалось прежним — и все же стало другим. Между вчера