Он замолчал, и она ответила с ледяной улыбкой:
— Здесь вы ошиблись, мистер Роуздейл, что бы ни доставляло мне удовольствия, я готова устроить это сама.
Она хотела намекнуть ему, что, если он подразумевает ее личные дела, она готова защититься и отрицать наветы. Но если он понял намек, это его не смутило, и он продолжил в том же тоне:
— Я не сказал ничего обидного, простите, если я говорю откровенно. Но почему вы не хотите ответить тем же — зачем вы городите всю эту чепуху? Ясно же, временами вы не можете не беспокоиться, и чертовски, — когда возраст поджимает девушку и ничего не случается, и даже прежде, чем она понимает это, все, что она хочет, исчезает и не возвращается к ней. Я не говорю, что это уже происходит с вами, но вы уже вкусили от беспокойства, которое девушки, подобные вам, знать не должны, и я вам предлагаю шанс навсегда оставить все эти беспокойства позади.
Когда он закончил, лицо Лили горело от стыда, намерения его были очевидны, и оставить их без внимания было бы убийственным признанием слабости, но возмутиться открыто она не могла, не рискуя оскорбить. И именно теперь, когда все так ужасно. Возмущение так и срывалось с дрожащих губ, но его подавлял тайный голос, предупреждавший, что ссориться с Роуздейлом нельзя. Он слишком много знал о ней, и даже сейчас, когда ему следовало бы показать себя с лучшей стороны, он позволял себе, ничем не гнушаясь, проявить это. Как же он использует свою власть, если она выдаст свое презрение, разрушив его единственный мотив к сдержанности? Все будущее Лили зависело от ответа: она должна была помедлить и найти верные слова, невзирая на то что ее одолевали и другие заботы, — так запыхавшийся беглец, возможно, останавливается на перекрестке дорог, хладнокровно решая, куда ему свернуть.
— Вы совершенно правы, мистер Роуздейл. Я и вправду изрядно беспокоилась раньше, и я благодарна вам за желание избавить меня от волнений. Не всегда легко быть совершенно независимой и уважать себя, если ты бедна, но живешь среди богатых людей. Я была небрежна с деньгами и беспокоюсь о моих долгах. Но я бы прослыла неблагодарной эгоисткой, если бы прибегла к этим оправданиям, принимая ваше предложение и вкладывая со своей стороны лишь желание освободиться от моих забот. Вы должны дать мне время — время обдумать вашу доброту и найти, что я могла бы дать вам взамен…
Она протянула руку очаровательным жестом, в котором отказ был лишен неумолимости. Жест намекал на будущее снисхождение и заставил Роуздейла послушно встать, дав ему призрачную надежду на неожиданный успех и призвав к традиционной покорности, учитывая его происхождение, принимать то, что дозволено, не претендуя на большее. Что-то в его быстром согласии пугало ее, она чувствовала, что за покорностью скрывается безмерное терпение, способное превозмочь самую сильную волю. Но, по крайней мере, они расстались полюбовно, и он ушел, не столкнувшись с Селденом — Селденом, чье продолжающееся отсутствие теперь озаботило ее новой тревогой. Роуздейл гостил более часа, и она поняла, что надеяться на приход Селдена уже поздно. Он, вероятно, напишет, объяснит свое отсутствие, конечно, будет письмо от него с вечерней почтой. Но ее исповедь тоже придется отложить, и страх задержки угнетал ее усталый дух.