— Всего хорошего… я сожалею… но ничего не могу поделать.
— Ничего? Ах, не говорите так! — вскричал он. — Воистину, вы бросаете меня, как и другие, вы — единственное существо, которое могло бы спасти меня!
— Прощайте, прощайте, — повторила она поспешно и, уходя, услышала, как он кричит в последней мольбе:
— По крайней мере, вы позволите мне увидеть вас еще раз?
Лили, оказавшись во владениях Гормеров, заспешила через лужайку к недостроенному дому, полагая, что хозяйка озадачена ее отсутствием, и, вероятно, не безропотно, ибо, как и многие непунктуальные люди, миссис Гормер не любила, когда ее заставляли ждать.
Дойдя до аллеи, ведущей к дому, Лили увидела, как внушительный фаэтон с парой гнедых, высоко поднимающих ноги, исчезает за кустами у ворот, а на пороге стоит миссис Гормер с широким лицом, светящимся только что пережитым удовольствием. При виде Лили свечение окрасилось чуть смущенным румянцем, и миссис Гормер легкомысленно засмеялась.
— Вы заметили мою гостью? — спросила она. — Ой, я думала, что вы возвращались по главной аллее. Это была миссис Джордж Дорсет, она сказала, что заскочила на минутку, по-соседски.
Лили встретила это заявление с обычным хладнокровием, хотя, знакомая с идиосинкразиями Берты, вряд ли отнесла бы к их числу добрососедский инстинкт, и миссис Гормер, с облегчением заметив, что Лили не удивилась, сообщила уже с непритязательным смехом:
— Конечно, на самом деле она явилась из любопытства. Мне пришлось водить ее по всему дому. Но она была само радушие — никаких претензий, вы же понимаете меня, и так хорошо воспитана: я вполне могу понять, почему все находят ее такой привлекательной.
Это удивительное событие, слишком уж подозрительно наложившееся на встречу с Дорсетом, чтобы рассматривать его как случайное, немедленно зародило в душе Лили смутное предчувствие. Добрососедство не входило в привычки Берты, еще менее ей было свойственно заигрывать с кем-либо, не входящим в непосредственный круг ее общения. Она всегда и последовательно игнорировала искателей ее общества из чуждого ей мира или же признавала отдельные личности, но только если ей это было выгодно, и сама капризная природа ее снисходительности, насколько Лили была осведомлена, придавала ей особую ценность в глазах лиц, которых она отличала. Лили видела это и сейчас в нескрываемом самодовольстве миссис Гормер, и в счастливой неуместности, с которой на следующий день, да и потом, она цитировала мнения Берты и размышляла о происхождении ее платья. Все тайные амбиции, которые природной праздностью миссис Гормер и ее окружения хранились под спудом, теперь проросли, осиянные дружеской инициативой Берты, независимо от мотивов, на то ее подвигнувших. Лили понимала, что, если продолжение последует, оно, скорее всего, повлияет на ее собственное будущее самым пагубным образом.