Ковры на лестнице еще не постелили, и на пути в комнату ее остановил дух нахлынувшей волны мыльного раствора. Подобрав юбки, она брезгливо отскочила, со странным чувством, что такое с ней уже было, но в другой обстановке. Ей казалось, что она снова спускается по лестнице из квартиры Селдена, и, глядя вниз, чтобы выразить свое негодование производителю мыльного потопа, она встретила взгляд, подобный тому, который уже встречала однажды при схожих обстоятельствах. Это был взгляд поломойки из «Бенедикта», которая, опираясь на побагровевшие локти, осматривала ее с тем же непоколебимым любопытством, с тем же явным нежеланием пропустить ее.
— Вы что, не видите, что я хочу пройти? Пожалуйста, уберите свои тряпки, — сказала она резко.
Казалось, женщина не услышала ее, потом, без извинения, сдвинула и протащила ведро и мокрую кучу тряпья по лестничной площадке, не отрывая глаз от Лили, пока та обходила ее. То, что миссис Пенистон нанимала подобных людей, было совершенно непереносимо, и Лили, войдя к себе, решила, что эта женщина должна быть уволена сегодня же вечером.
Миссис Пенистон тем не менее была недоступна для протеста: с раннего утра она заперлась с горничной, инспектируя меха, — и это был кульминационный эпизод в драме обновления дома. Вечером Лили тоже оказалась одна: ее тетя, редко ужинавшая в ресторане, откликнулась на призыв своей кузины Ван Олстин, посетившей город проездом. Дом, в состоянии малоестественной непорочности и порядка, был тосклив, как могила, и, когда Лили после краткой трапезы между закутанными в саван буфетами забрела в недавно отполированную до блеска гостиную, она почувствовала себя заживо погребенной в удушающих пределах существования миссис Пенистон.
Обычно Лили умудрялась проводить сезон ремонта и обновления вне дома. На этот раз, однако, целый комплекс причин объединился, дабы вернуть ее в город, и главной из них было то, что у нее имелось меньше обычного приглашений на осень. Она уже давно привыкла переезжать из одного загородного дома в другой, пока окончание праздников не приводило ее друзей в город, так что зиявшие перед ней незаполненные пробелы времени остро свидетельствовали об упадке популярности. Или, как она сказала Селдену, люди устали от нее. Они приветствовали бы ее в новом облике, но как мисс Барт они знали ее наизусть. Она и сама знала себя наизусть, и ее тошнило от этой старой истории. Временами она мечтала о чем-нибудь другом, необычном, далеком, еще не испытанном, но даже самые смелые полеты фантазии ненамного удалялись от воображения уже прожитой жизни, разве что немного в иных обстоятельствах. Лили могла представить себя только в гостиной. И она должна источать элегантность, как цветок проливает аромат.