— Идиоты, французы безмозглые, коновалы! — бормотала она. — Они же ничего не делают, чтобы ей помочь, им бы только ее помучить. Бедненькая моя, она такая храбрая и такая терпеливая, а этого ее ученого мужа даже нет здесь.
Алексей приходил раза два, но я его не пустила. Мне было слышно, как он шепчет возле двери:
— Няня, как там моя жена? Она ужасно страдает?
— Страдает, и еще как, но это — не самые страшные страдания на свете, а потом она о них и не вспомнит, — ответила ему моя мудрая няня. — Ступайте домой, Алексей Алексеевич, тут вы ей все равно ничем не поможете. Да и скоро все будет позади.
Алексей ушел, а няня снова подошла ко мне. Она вытерла лицо, дала пососать кусочек льда, потому что мне нельзя было ничего жидкого, и потом держала меня за руку, пока у меня продолжались схватки. Ночь тянулась очень медленно, и мне стало казаться, что скоро я уже не выдержу этих мук.
Боже мой, думала я, как же это долго! Когда же это кончится? Тетя Софи, мама, помогите мне! Стиви, брат мой, господин мой, где же ты? Я тут совсем одна!
В какой-то момент мне вдруг показалось, что он — здесь, рядом со мной, и я сквозь свои мучения ощутила мгновенный прилив исступленной радости. Затем сознание мое прояснилось, и я поняла, что его — человека, которого я продолжала бы любить, несмотря на любую боль, — здесь нет.
Это не может больше продолжаться, должен же когда-нибудь наступить конец! Я изо всех сил стиснула зубы, чтобы не закричать. Затем я испугалась за ребенка.
У акушера мои страхи вызвали только смех. Он был вполне доволен тем, как протекали схватки, а еще больше он был доволен собой. Мне же хотелось оказаться дома под присмотром повивальной бабки. Эта искусственная антисептическая обстановка, где командуют мужчины, никуда не годится. Женщина во время родов должна чувствовать радость, а не испытывать унижение и отсутствие душевного тепла.
Когда я стану врачом и начну принимать роды, я буду делать это по-другому, подумала я.
Наконец под утро меня доставили в родильную палату. В семь часов утра третьего октября 1920 года мой сын, который шел вперед ягодицами, появился на свет. Я знала его вес и длину, как и то, что у него на теле нет следов щипцов и вообще нет ни единого пятнышка: об этом я спрашивала снова и снова все время, пока выходила из легкой анестезии; однако меня отвезли обратно в палату, так и не дав его увидеть.
В девять часов Алексей с матерью пришли меня проведать.
Алексей присел у моей кровати. Его трясло как в лихорадке от переполнявших его чувств.
— Татьяна Петровна, простите меня, — говорил он, не переставая целовать мне руку. — Я был в ужасе от того, что вам пришлось вытерпеть. Благодарю вас за чудесного сына.