— А ты не думаешь, что если тебе было тяжело, то мне было куда горше, тем более что мне пришлось собственными руками загубить свое счастье! — воскликнула я столь же страстно.
И охваченная жалостью к себе и чувством раскаяния, я прижалась щекой к спинке кресла и разрыдалась.
В ответ на мои рыдания лицо кузена сразу смягчилось. Он подошел ко мне и начал гладить меня по голове:
— Ты плачешь, моя милая. Это я заставил тебя плакать. Прости меня… Но если то, что ты говоришь, — правда, то все еще можно исправить.
Под его лаской мои рыдания прекратились. Я подняла на него свое залитое слезами лицо:
— Что ты говоришь?
— Что нет ничего кроме смерти, что нельзя было бы исправить. Что нам вовсе не обязательно отказываться от своего счастья.
— Но ведь я же замужем! И у меня ребенок!
— Знаю, милая. Как же она повзрослела, моя худышка-глупышка. Она стала матерью, а я ее за это люблю еще больше. А теперь хватит разводить сырость. Пойдем, посиди здесь рядом со мной.
Он вытащил меня за руку из кресла и усадил на один из диванчиков.
— Ты ведь меня больше не боишься, правда? Дай-ка мне посмотреть на твое лицо. Э-э, да оно все мокрое, и платочек твой хоть выжимай.
Он вытащил из кармана чистый носовой платок и дал его мне.
— Какое же ты все-таки дитя. — Он с нежностью понаблюдал за мной, пока я вытирала нос. — И с такими короткими волосами, как у школьницы.
— Волосы мне отрезали, когда я болела. С тех пор я их не отращивала… потому что думала, что ты погиб.
— Правда? Ну, теперь ты сможешь их отрастить, чтобы я мог ими играть. Помнишь, как я тебя таскал и привязывал за волосы?
Он провел по моим волосам своей крупной красивой рукой с фамильным перстнем.
— Как тебе удалось получить обратно свой перстень? — быстро спросила я.
— Его прислали бабушке, когда она отказалась признать, что найденное тело — мое. Почему ты так оцепенела?
Он продолжал гладить мои волосы.
— Пожалуйста, не надо, — попросила я его, не в силах двинуться с места.
— Ну хорошо. У нас впереди достаточно времени. Взяв меня за руку, он сплел мои пальцы со своими и легко прикоснулся к ним губами.
Я посмотрела на его лицо, еще мгновение назад такое жестокое и мстительное и такое доброе и нежное теперь. Наголо обритая голова Стиви, которая поначалу так поразила меня, лишь подчеркивала его лощеный вид. Она казалась совершенно естественной частью его облика, а вовсе не результатом тщательного ухода за своей внешностью, как когда-то в юности. Он носил форму с тем же небрежным изяществом, что и его по-английски воспитанный отец, но в то же время с оттенком воинственности, характерным для его соотечественников. Я положила свободную ладонь на его широкую грудь и посмотрела на него с детским восхищением: