— Право, лучше умереть, чем жить в тягость себе и другим…
А тут еще в декабре 1887 г. Вера Михайловна родила девочку. Прибавились новые заботы… Впрочем, именно это обстоятельство супруга Гаршина в своих воспоминаниях предпочла не упоминать, просто написала о переезде на новую квартиру в связи с увеличением семейства: «Хотя это и было довольно тяжелое осложнение при болезненном состоянии Всев. Мих., но делать было нечего: близкой нам обоим женщине нужно было дать временный приют и не кидать ее в одиночестве, а поддержать в тяжелую минуту ее жизни. До замужества сестра служила счетоводом и тем зарабатывала на свое существование. Быть может, допустив это, я сделала большую ошибку, но Всев. Мих. очень на том настаивал по своей бесконечной доброте».
К началу 1888 г. Гаршину стало легче. Как раз в это время его пригласил к себе погостить художник-передвижник Николай Александрович Ярошенко (1847–1898), живший в Кисловодске. Супруги решили ехать вдвоем. Но Надежда Михайловна вознамерилась до отъезда выяснить отношения с Евгением Михайловичем, который со времени рождения дочери ни разу не навестил свою жену; он вообще отказался общаться с супругой.
В доме матери писателя произошла омерзительная сцена. Екатерина Степановна, как говорится, отвела душу, вылив на невестку ушат словесных помоев! Униженная Надежда Михайловна, женщина решительная и крепкая, поспешила удалиться. Вечером весь скандал с прибавлением подробностей и личных выводов был пересказан Гаршину… И писатель был вынужден вмешаться в разгоревшийся скандал.
В своих воспоминаниях Надежда Михайловна предпочла умолчать о своем визите к свекрови, а о походе мужа сказала кратко: «Всев. Мих. пошел и к своей матери — проститься с нею перед отъездом; но после этого посещения состояние его снова ухудшилось: он… стал плохо спать, и болезнь его пошла какими-то гигантскими шагами к ухудшению».
Однако сохранились более подробные свидетельства об этих событиях. На следующий день после посещения матери Всеволод Михайлович случайно встретил на улице дружившего с ним Илью Ефимовича Репина. Вот как рассказал об этом художник:
«… Я заговорил о новой вещи Короленко, но вдруг замечаю, что у Всеволода Михайловича слезы на глазах.
— Что такое? Что с вами, дорогой Всеволод Михайлович?
— Ах, это невозможно! Этого нельзя перенести!.. Знаете ли, я всего больше боюсь слабоумия. И если бы нашелся друг с характером, который бы покончил со мною из жалости, когда я потеряю рассудок! Ничего не могу делать, ни о чем думать… Это была бы неоценимая услуга: друга мне…