— Скажите, что причиной? Просто расстроенные нервы? Вы бы отдохнули. Уехать бы вам куда-нибудь отдохнуть.
— Да, это складывается; вот я даже и теперь закупаю вещи для дороги. Мы едем с Надей в Кисловодск. Николай Александрович Ярошенко дает нам свою дачу, и мы с Надеждой Михайловной едем на днях.
— Вот и превосходно. Что ж вы так расстроены? Прекрасно, укатите на юг, на Кавказ.
— Да, но если бы вы знали… С таким… с таким… в таком… (слезы) состоянии души нигде нельзя найти спокойствия (слезы градом; на улице даже неловко становилось).
— Пойдемте потихоньку, — успокаиваю я, беру его под руку, — расскажите, ради Бога, вам будет легче…
— Ах, Боже… с мамашей я имел объяснение вчера… нет, не могу… Ах, как тяжело!.. И говорить об этом… неловко.
— А Вера Михайловна все еще у вас гостит?
— Да вот все из-за нее. С тех пор как она, тогда ночью, приехала к нам, брат Женя и не подумал побывать у нас, помириться, наконец, как-нибудь устроиться: ведь она же — его жена, которую он так обожал до брака и так жалел, и особенно мамаша. Ведь мамаша души не чаяла в Верочке. Плакалась день и ночь, что родным двум братьям нельзя жениться на родных сестрах… Если бы вы знали, каких хлопот нам это стоило: и Евгению Михайловичу, и мне, и Надежде Михайловне. Особенно Надежде Михайловне. Знаете, ведь она с характером: за что возьмется, так уж добьется. И вот, с того самого момента, как Верочка переехала жить к Жене с мамашей, — мамаша ее вдруг возненавидела; да ведь как! И представьте… Евгений Михайлович ведь не мальчик, мог бы и отдельно устроиться… Наконец Надежда Михайловна не вытерпела: жаль стало сестру. Поехала объясняться… Ах, как это невыносимо!.. Мамаша так оскорбила Надежду Михайловну, что я вчера пошел объясниться… Может быть, Наде показалось… И — о Боже! — что вышло… (слезы захлестнули его — он не мог говорить).
— Ну, что же, ведь ваша же мамаша: что-нибудь сгоряча.
— Да ведь она меня прокл… — Гаршин плакал, я его поддерживал. — И, знаете ли, это я еще перенесу; я даже не сержусь… но она оскорбила Надежду Михайловну таким словом, которого я не перенесу…
Дня через два произошла известная катастрофа.
Я никак не мог себе представить такою злою мать Гаршина. Небольшого роста, полная, добрая старушка малороссиянка… Что и почему так вышло?»[285]
Не будем сильно преувеличивать: невоздержанная на язык Екатерина Степановна проклинала и не единожды многих, кто ей не нравился под влиянием минуты. Недаром некоторые биографы писателя высказывают предположения, что мать его тоже была психически нездорова. Домашние к скандалам Екатерины Степановны давно привыкли, поэтому вряд ли сын принял ее проклятие всерьез. Но в этот раз мать нанесла Всеволоду Михайловичу сильнейший моральный удар — ведь проклинала она тяжелобольного человека, находившегося в острой депрессивной фазе циркулярного психоза.