Если поверить записи Гаршиной и быть объективными, то доктор Фрей в случае В. М. Гаршина совершил профессиональное преступление и косвенно выступил убийцей писателя. Диагноз им был поставлен верный, однако тяжелобольному человеку не только не была оказана медицинская помощь, его просто выставили из клиники ради сомнительного благополучия заведения, которое и было предназначено для лечения именно таких больных. К сожалению, по сей день с этих позиций гибель Всеволода Михайловича в литературоведческих исследованиях ни разу не рассматривалась. По современному мировому законодательству Фрей был бы привлечен к уголовной ответственности и, скорее всего, был бы осужден.
«Всев. Мих. был взволнован свиданием и разговором с Фреем, — рассказывает далее вдова. — Он был очень удручен, плакал, устал от дороги и очень ослабел физически. На извозчике и у нас на диване он сидел, как ребенок, прислонившись ко мне или положив голову ко мне на плечо. Домой мы приехали в седьмом или восьмом часу вечера. Никого из посторонних посетителей у нас не было. Я дала ему лекарство и уложила его в кровать, чтобы он несколько успокоился, несмотря на то что спал он вообще плохо и тревожно: его угнетали постоянные убийственные мысли и страхи перед безумием и припадками ужасной мучительной «предсердечной тоски», которые не давали ему спать и будили его.
В девятом часу утра прислуга вызвала меня в кухню к дворнику для ликвидации разных хозяйственных дел перед предстоящим завтра отъездом.
Обменявшись приветствием с Всев. Мих. и несколькими фразами, мне показалось, что он сравнительно спокоен. Я вышла. Но когда минут через десять или пятнадцать вернулась, Всев. Мих. уже не было в кровати. Я тотчас же пошла искать его, обошла четыре комнаты, но его не нашла. В кухне кормилица сказала мне, что только что видела его в столовой, где он с нею и поздоровался. Очевидно, в это время я кончала разговор с дворником, когда он с нею встретился в столовой, после чего кормилица прошла на кухню, а Всев. Мих., вероятно, из столовой вышел в прихожую и на лестницу. Я же минут на пять разошлась с ним. Когда я проходила прихожую, меня поразила приоткрытая дверь на нашу парадную лестницу, куда я и вышла. Всев. Мих., вероятно, услыхал шум стукнувшей двери и понял, что это я его разыскиваю. Он крикнул мне снизу, с площадки лестницы: «Надя, ты не бойся, я жив, только сломал себе ногу».
Когда я сбежала к нему, то нашла его вовсе не на печке, а на площадке лестницы. До низу был еще целый марш. Прежде всего Всев. Мих. начал просить у меня прощения, а на боль почти не жаловался. «И поделом мне», — говорил он. На лестнице никого не было, так как было еще рано. Никаких стонов он не издавал и был довольно равнодушен к физической боли. Он мучился нравственно: все винил себя в происшедшем и раскаивался. Меня он жалел больше, чем себя. Когда приехал Герд