В одном схожи были казачьи хаты: строились они, на случай неприятельского налёта, глухой стеной к улице, а окнами во двор. Немудреные, подслеповатые строения! Да у казака и поговорка на этот счёт: «На границе не строй светлицы».
Но среди множества приземистых хат выделяется несколько больших подворий — широких, обнесённых добротным частоколом, со множеством построек. Это — подворья войскового судьи Головатого, войскового писаря Котляревского да ещё нескольких старшин и местных богатеев. Эти быстро обжились на кубанской земле — у них в степях и хуторочки, и сады, и скотины много… И батраков десятки, как у настоящих панов.
Никита прихлопнул комара, растёр кровь, проговорил вслух:
— Ишь, тоже кровь пьёт из нашего брата. И погибели на вас нет, проклятых!
•
Богат войсковой судья Антон Андреевич. Есть у Головатого несколько хуторов, тысячи десятин пастбищ, на которых гуляют косяки коней, пасутся стада коров, гурты овец…
А в Екатеринодаре дом у Антона Андреевича — полная чаша. Стены коврами персидскими обиты. Оружие развешено. Тут и сабли польские, и ятаганы турецкие, и пистолеты, чеканным серебром да золотом отделанные.
И хотя овдовел недавно войсковой судья, однако ж во всём чувствуется хозяйский глаз.
Всеми делами в доме ведает экономка Романовна, которую, как поговаривали, боится даже сам Головатый. Говорили ещё, что и при жизни жены Антона Андреевича настоящей хозяйкой в доме была экономка. А теперь она совсем во власть вошла.
В тот вечер войсковой судья, развалившись на турецкой тахте, читал послание кошевого Чепеги, писанное из Польши.
«…А ещё, милостивый друг Антон Андреевич, сообщаю вам, что в бытность мою в Петербурге был я представлен Ея Императорскому Величеству и всей царской фамилии. После оного был приглашён к царскому столу откушать, где граф Платон Александрович изволили быть.
Баталия же наша проходит весьма успешно. Граф Александр Васильевич[1], главенствующий здесь всеми войсками российскими, премного доволен черноморцами…»
Сняв пальцами нагар со свечи, Головатый принялся читать дальше.
«А ещё хочу отписать вам как товарищу и другу. Поелику это возможно будет, оказывать всяческое содействие крестьянам, кои по разным причинам на Кубань бегут. Приписывайте их по куреням, в казаки. Войско наше, как вам известно, в людях превеликую нужду имеет. Письмо сие посылаю с надёжным человеком и прошу по прочтении его немедля спалить».
Головатый перечитал последние строки, поднялся, прошёлся по горнице, поскрипывая мягкими сапожками.
«Прав ты, Захарий, прав, — сам себе сказал судья, — да только с умом все это надо вершить. Так, чтобы в Петербурге о том неведомо было, ибо за укрытие крепостных, коли дознаются, по голове не погладят…»