— Это верно! — поддержали все.
— А на вас, станичники, — обратился Федор к казакам, — вся наша надежда. Большое мы дело начали. Надумали мы скинуть своих атаманов и старшин, своих выбрать. Чтоб наше казачество вольным было. Чтоб была у нас своя, вольная казацкая Кубанская Сечь. А для этого должны мы немедля ехать каждый по своим станицам, народ созывать, атаманов скидывать да спешить сюда на помощь.
— Как пробудятся черноморцы, — поддержал Собакарь, — то там и донцы за оружие возьмутся. Они ещё от прошлого не остыли[4].
Он встал. За ним поднялись и другие.
— Поклянемся, други, что крепко будем вместе держаться, — предложил Дикун.
И раскатилось над Кубанью:
— Клянемся!
Солнце, разорвав облачную дымку над буйной Кубанью, разбудило пёстрый лагерь казаков. Лучи его пробежали по возам с поклажей, опоясавшим по старому казацкому обычаю весь стан. Расправив плечи, поднялся Шмалько. Он положил мешок на воз, потом нагнулся, растолкал Полового.
— Ефим, подбери брюхо. Ишь, выкохал, как у доброго кабана.
Ефим протёр глаза, сел.
— Что за чертовщина приснилась мне, Осип? Ну, прямо, тьфу! Вроде подошёл до меня козел и бодает…
— Ну?
— От тебе и ну. А у того козла, Осип, знаешь чья была голова?
— Чья?
— Твоя!
— Тьфу! Были б у меня рога, я бы тебя так боднул, чтоб твоё дурное сало из пуза вылезло, — смеялся Осип.
Они спустились к Кубани, умылись. Вытираясь рукавом свитки, Шмалько спросил:
— Ты думаешь, Котляревский смирился? Он, вражий сын, наведёт сюда солдат, попомнишь меня.
— Солдат хуже черта, — вставил Ефим. — То ещё моего деда присказка. Раз ночью почудилось мне, что черт под окном. Кричу: «Дед, черт в хату лезет!» А он мне: «Не замай, абы не солдат!»
Подошел Митрий с незнакомым казаком. Под левым глазом у казака разлился огромный синяк.
— Это ж кто тебя угостил, станичник? — поинтересовался Шмалько.
— Атаман на прощанье, — усмехнулся казак. — Незамаевцев я привёл. Скинули мы своего атамана, так он со схода и домой не заходил, сбежал.
— Добре! Добре! — кивнул Половой. — Только погано, что атамана упустили. Надо было его киями напоследок пощекотать. Ну да ничего, он далеко не уйдёт, когда‑то поймается…
— А где Дикун? — спросил казак.
Шмалько развёл руками:
— Если не в лагере, так, значит, в крепости.
— Эх, с такой силой да в наши края! — Митрий прищурился. — Вот бы нагнали страху господам!
— А начто нам ваши господа, — прервал его Ефим, — у нас своих тут больше чем потребно.
Переговариваясь, они пришли в лагерь. Горели костры, в подвешенных казанах варилась каша. Тысячи людей толпились возле костров, спали, шумели, разговаривали. Прислонившись спиной к колесу, пожилой длинноусый казак зашивал разорванную штанину. Другой, в стороне, точил саблю, раз за разом пробуя её острие на огрубевшем ногте.