— Конечно, тут не сказано. Но сама подумай: человека, который двадцать лет жил как затворник, находят мертвым в канализации, без обеих рук…
— Согласна. Это убийство.
— Это больше чем просто убийство, — сказал я напряженно. — Что мог Сентис делать посреди ночи в заброшенном канализационном туннеле?
Официант, протиравший стаканы за барной стойкой, от скуки стал вслушиваться в наш разговор.
— Потише, — прошептала Марина.
Я внял ее просьбе и постарался успокоиться.
— Тогда нужно пойти в полицию и рассказать о том, что мы знаем, — заметила Марина.
— Ничего мы не знаем, — возразил я.
— Скорее всего, нам все же известно больше чем им. Неделю назад таинственная женщина дает тебе карточку с адресом Сентиса и эмблемой черной бабочки. Ты навещаешь Сетиса, который утверждает, что ему ничего об этом не известно, но рассказывает про Михаила Кольвеника и «Вело Гранелл», втянутых в странную историю сорокалетней давности. Почему-то он не упоминает, что принимал непосредственное участие в событиях, и что он и есть сын основателя фабрики, которому Кольвеник после несчастного случая изготовил искусственные руки… А спустя неделю тело Сентиса находят в канализационном туннеле…
— Без протезов… — добавил я, вспомнив, что Сентис не пожал мне руку в нашу первую встречу.
Когда я подумал о его негнущихся руках, меня пробрала дрожь.
— Когда мы вошли в эту оранжерею, мы задели какие-то нити… — сказал я, пытаясь упорядочить факты в голове, — и впутались. Дама в черном сама передала мне эту карточку.
— Оскар, мы не знаем наверняка, что карточка полагалась именно тебе, и зачем она это сделала, мы тоже не имеем представления. Мы даже не знаем, кто она…
— Зато она знает, кто мы и где находимся. А раз она знает это…
Марина вздохнула.
— Надо сейчас же позвонить в полицию и забыть эту историю как можно скорее, — сказала она. — Мне все это не нравится, к тому же не наше это дело.
— Еще как наше, с тех пор как мы пошли за дамой в черном.
Марина перевела взгляд на парк за окном. Двое детей пытались запустить в небо воздушного змея. Глядя на них, она спокойно сказала:
— И что ты предлагаешь?
Я прекрасно знал, что предложу.
Лучи заходящего солнца освещали церковь на Плаза-Саррья, когда мы с Мариной пошли по проспекту Бонанова в сторону оранжереи. Мы потрудились взять с собой фонарь и коробок спичек. Обогнув улицу Ирадиера, мы пошли по пустынным улицам вдоль железнодорожных путей.
Эхо поездов доходило до Вайвидреры, где растворялось среди деревьев. Вскоре мы увидели переулок, в котором в прошлый раз потеряли даму в черном и обнаружили оранжерею. Мощеная улочка была покрыта слоем сухих листьев. Мы вошли в заросший двор. Растительность, отбрасывавшая студенистые тени, колыхалась на слабом ветру, и меж облаков уже проглядывала луна. С наступлением темноты начинало казаться, что поверхность оранжереи покрывают не заросли плюща, а клубки змей. Мы обогнули здание и подошли к задней двери. При свете спички мы увидели под слоем мха эмблему Кольвеника и «Вело Гранелл». Я сглотнул и посмотрел на Марину. Ее лицо было мертвенно-бледным.