Ньютона практически не интересовали изобразительные искусства, музыка, литература, женщины. Вот его рассказ о первом, и единственном, посещении оперы: «Первое действие слушал с удовольствием, второе стало испытанием для моего терпения, а на третьем я удрал». Однажды он пренебрежительно отмахнулся от поэзии, назвав ее «изобретательной, но вздорной болтовней».
В период депрессии Ньютон написал философу Джону Локку следующее забавное письмо:
Сэр, придерживаясь мнения, что вы прилагали всевозможные старания, дабы поссорить меня с женщинами [woemen — странное, но свойственное ему написание], и иные подобные усилия, я был весьма впечатлен этим, и когда некто сообщил мне, что вы больны и не оправитесь, я заметил, что было бы лучше, если бы вы и вовсе умерли. Заклинаю вас простить мне такую недоброжелательность.
Озадаченный Локк ответил, что конечно же прощает его, и они остались друзьями.
Ньютон всегда гордился своими открытиями и приходил в ярость, когда кто-то другой заявлял, что дошел до этого раньше, чем он. Самая яростная перебранка произошла у него с немецким философом и математиком Лейбницем — по поводу создания дифференциального и интегрального исчисления. Первым, вне всякого сомнения, опубликовал свои результаты Лейбниц, и его способ записи оказался лучше, нежели у Ньютона. В наши дни полагают, что каждый из них совершил это открытие независимо, не зная и работах другого.
Кое-кто утверждает, будто Ньютон был геем. Акройд считает доказательства, приводимые в пользу этой гипотезы, весьма шаткими. В ее основе — лишь тот факт, что Ньютон мало интересовался женщинами и что в конце жизни он сдружился с юным швейцарским математиком, обожествлявшим его. Когда-то они даже мечтали поселиться под одним кровом, сняв у кого-нибудь жилье, но из этого плана ничего не вышло.
Если бы Ньютон оказался сейчас с нами, он бы, конечно, поразился достижениям физики и астрономии. Подозреваю, что его меньше, чем нам кажется, изумили бы автомобили, поезда, самолеты, даже электрические огни, однако настольный калькулятор или телеэкран он воспринял бы как настоящее волшебство. И он наверняка питал бы презрение к ученым-дилетантам, свято верящим: физика вот-вот откроет всё, что еще не открыто.
Существует знаменитое высказывание Ньютона, где он замечает, как мало знает наука — и как мало она, судя по всему, вообще способна узнать. Этот пассаж и без меня часто цитируют, но он заслуживает того, чтобы его твердили вновь и вновь. Вот как излагает его Акройд в предпоследней главе:
Уж не знаю, каким я представляюсь миру, но для самого себя я — словно мальчишка, играющий на морском берегу, развлекаясь поиском необычно гладких камушков или необычайно красивых ракушек, между тем как великий океан истины лежит предо мною, совершенно неизученный.