Байрона не беспокоили подобного рода предосторожности, и его жизнь в Венеции, полностью посвященная любви и работе над «Манфредом», «Чайльд Гарольдом» и «Дон Жуаном», в самом прямом смысле была полна «шума и ярости». Тем более что местные куртизанки не зависели от него материально, с чем он постоянно сталкивался в Лондоне. В своей корыстной активности они сохраняли полный контроль над своими предпочтениями с неясным, но всегда присутствовавшим чувством уважения к тем, кому они были обязаны. Джульетта Жан-Жака Руссо всегда, и даже во время любви, держала наготове пару пистолетов. «Когда я бываю уступчивой с людьми, которых я не люблю, я заставляю их платить за то, что они нагоняют на меня скуку. Что может быть справедливей? Я терплю их ласки, но не хочу терпеть их оскорблений и не дам промаха, стреляя в того, кто промахнулся, обидев меня».
Байрон избежал пороха, но прошел на волосок от кинжала. Если его страх и был очень сильным, то он наверняка смягчался романтическим удовольствием, вызванным тем, что он видел, как его слегка касается клинок, который был продолжением обожаемых рук. Одной из тех рук, которые в течение нескольких месяцев и были для него ожерельем, прежде чем стать удавкой.
В 1817 году в тех местах свирепствовала нищета. Стендаль насчитал пятьдесят тысяч бедняков и констатировал, что на постройку дворца Вендармен на Большом канале было пожертвовано только тысяча луидоров, хотя постройка стоила двадцать пять тысяч. И английский лорд в то время мог, не слишком насилуя свой талант, сойти за богача и приобрести себе дворец Мочениго, чтобы прятать там путан. «С венецианскими лирами можно творить чудеса», — признавался он.
В этом городе, где улицы заменяют каналы, церкви были в первую очередь местом, где можно было послушать музыку и насладиться живописью. И чтобы не нарушать гармонии окрестностей, некоторые прихожанки договорились принимать в высшем смысле благочестивую позу: веки должны были быть прикрыты очень светлыми волосами, под fazziolo, маленьким кружевным платком; кончик его свисал на лоб. Понятно, что чаще всего это делалось для того, чтобы привлечь внимание кавалера или знатного иностранца.
…Мужчина, который в тот июньский день 1817 года ковылял от Салюте до Догана ди Маре, был англичанином. Он был одет во все черное. (Этот цвет, скажем мимоходом, лучше всего подходил к этому городу, не знавшему пыли, так как он очень успокаивает; что до остального, то все будет сказано, если принять во внимание, что садилось солнце.) Двадцать восемь лет, лицо с тонкими чертами, восхитительные глаза и фигура, которая приводила в восторг Стендаля. Лорд Байрон (а это был именно он), как и каждый день, шел на остров Сен-Лазарро, где старый монах, писавший труд о земном рае, следы которого он мечтал обнаружить на земле, обучал его армянскому языку.