Уайльд, который открыто признавался в том, что у него нет друзей, а есть только любовники, уже водил Жида в грязные заведения на Монмартре, где всегда было полно разного сброда. За старое он принялся и в Алжире. В сопровождении гида, который по его воле оказался ужасно отвратительным (по мнению Уайльда, такие были лучше всех остальных), они ринулись в лабиринт улочек, где было обнаружено ничем не примечательное кафе. И спустя несколько мгновений они заметили восхитительного подростка, который вошел, достал из жилета тростниковую флейту и принялся волшебно играть в сопровождении молодого прислужника-араба, который оставил свои тарелки и взялся за дарбуку. После нескольких часов музыкального экстаза Уайльд склонился к Жиду и сказал ему вполголоса: «Dear, вы хотите этого маленького музыканта?» Затем два приятеля просят гида устроить дело и удаляются в загадочный дом с двойным входом. «Уайльд достал из своего кармана ключ и провел меня в крошечную квартирку из двух комнат, где немного позже к нам присоединился отвратительный гид. За ним следовали два подростка, на каждом из них был бурнус, закрывавший лицо. Гид нас покинул. Уайльд провел меня в дальнюю комнату вместе с маленьким Мухаммедом и радостно заперся с игроком на дарбуке в первой. (…) Я там оставался долго после того, как Мухаммед меня покинул, в состоянии ликования, от которого меня бросало в дрожь, хотя я вместе с ним пять раз испытал удовольствие; я затем бесконечное число раз воскрешал в памяти мой экстаз и, уже возвратившись в отель, до самого утра переживал его отголоски».
В Алжире тогда Оскара Уайльда сопровождал неразлучный с ним Бози (или лорд Альфред Дуглас), цинично торговавшийся с услужливыми нищими родителями о покупке пятнадцатилетнего мальчика с глазами газели. «Здесь так много красавцев, — писал Уайльд одному своему другу. — Молодые просто восхитительны, мы с Бози буквально потрясены».
Параллельно с Уайльдом предавался развлечениям Андре Жид. Они прекрасно знали друг друга. Несколькими годами раньше они вместе сотрудничали в литературном журнале «Ля Конк», который выпускал Пьер Луи.
Испуганный той откровенностью, с которой эти два человека демонстрировали свою гомосексуальность, Жид напишет: «(…) эти два существа (…) и юный лорд, которого я начал видеть очень четко, этот будущий маркиз, сын короля, этот двадцати летний шотландец, заклейменный, развращенный, пожираемый болезненной жаждой постыдного, который ищет позора и находит его, сохраняя при этом двусмысленное изящество (…). Такие типы можно видеть в исторических трагедиях Шекспира. Уайльд! Есть жизнь более трагическая, чем у него! Если бы он был более внимательным, если бы у него было больше способности быть внимательным, это был бы гений, великий гений, но он сам говорит это и знает это: «Мой гений я вкладываю в мою жизнь; в мои произведения я вкладываю только мой талант. Я знаю это и в этом трагедия моей жизни». Вот почему те, кто узнает его, вблизи испытывают ту же дрожь ужаса, которую я всегда испытываю рядом с ним…»