Семь метров. Деревянная платформа, на которой собрались сжигать «грешников», по диагонали была длиной примерно семь метров. По сути, это был огромный, аккуратно сложенный костер, который служил еще и сценой, на которой мог выступить священник перед казнью. Под каждым столбом тоже сложили дрова и хворост, но их было слишком мало, чтобы быстро сжечь человека заживо, но достаточно, чтобы жертва получила очень серьезные ожоги ног и нижней части туловища и страдала до тех пор, пока вся платформа не будет охвачена огнем. Я понимал, насколько рискованно держать позиции здесь, когда любой рыцарь мог запросто подпалить сухие дрова, но пока не видел иного выхода, и к тому же отчаянно надеялся избежать сражения.
Я не хотел убивать безрассудного мальчишку. Быть может, потому, что, увидев его лицо, на котором едва прорезался нежный пушок молодых усиков, пожалел парня. Хотя изначально никому из этих садистов, посмевших причинить боль Лилии, я не хотел сохранять жизнь.
Он сделал три шага, пробежал около двух метров, держа на изготовку меч, чтобы в любой момент парировать удар или провести стремительную атаку. Но он все равно был обычным человеком.
Мое движение оказалось стремительнее, я даже не стал уклоняться от его атаки и просто вышел вперед, ударив кулаком левой руки в живот противника. Стальная пластина прогнулась, смягчая удар, но недостаточно, рыцарь по имени Франц выпучил глаза от боли и удивления и повалился мне под ноги. Я поднял согнувшегося парня за доспех и скинул с платформы к замершим в нерешительности соратникам. Рыцари выдвинулись вперед, и не разрывая строя, перешагнули через раненого товарища. Когда они отступили назад, его на земле уже не было. Несмотря на фанатичность, подготовлены они были неплохо, рыцари ордена Львиной розы.
Внутри меня боролись две сущности, но, как ни странно, не демоническая, Эфира, и не человеческая, моя, а разумная и эмоциональная. Когда я глядел на Лилию, видел то, что сделали с ней, что собирались сделать, то был готов разорвать каждого человека на этой проклятой площади, каждого, кто будет кричать «Дьявол!» и ненавидеть меня. Но кому, как не мне, знать, что люди Средневековья не могли жить иначе, не могли объяснить по-другому то, что видели, что чувствовали. Что они были ограничены в мировоззрении, и ограниченность эта была вынужденная.
— Прекратите этот фарс! — зарычал я, выбирая разумное решение — избежать боя. — Ищете дьявола? Так ищите его у себя в сердце, а не на улице среди неповинных граждан. А когда найдете, поймете, о чем я говорил.