- Как вы у нас вообще оказались?
- Как? - переспросил я. - Ну как... Пришел, снял сюжет. Про пчеловода. Потом другой. Потом третий.
- Как это "пришли"?! - Терентьев повысил голос. - К кому? Кто вас привел?
- Никто меня не приводил, - сказал я. - Сам пришел.
- Кто вас в программу привел! - Терентьев выделил голосом "в программу". - Кто вам камеру доверил? Кто вас в эфир выдал?
Делать было нечего, приходилось раскалываться.
- Первый - Конёв, - ответил я, постаравшись все же формой ответа поставить Конёва в ряд с другими.
В пыльных глазах Терентьева словно бы провели влажной тряпкой - они заблестели.
- А что вы закончили? Или еще учитесь?
- Я после армии. Демобилизовался недавно, - сказал я.
- При чем здесь армия? - в голосе Терентьева прозвучало возмущение. Армия - это не диплом.
Мне не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто я не понял его:
- Долг родине - святое дело.
- Армия - это не диплом! - повторил Терентьев.
Я решил если не перехватить у него инициативу - чего я, конечно, не мог никак, - то хотя бы не позволить ему влечь себя по пути, который он наметил, послушной овцой.
- Скажите честно, Андрей Владленович, вас не устраивает моя работа?
Ход был верный, - Терентьев как споткнулся. Впрочем, онемел он лишь на мгновение. Пирамида Хеопса на плечах придавала ему устойчивость. Самонадеянность моя тут же была наказана: Терентьев бросил карандаш, который держал в руках, на стол перед собой и закричал:
- Хватит! Умник выискался! Чем вы у нас тут вообще занимаетесь?
Это он сделал напрасно: я не терплю, когда на меня кричат. Лет после пятнадцати я не позволял этого даже отцу, авторитет которого и сейчас для меня необычайно высок.
- Пашу! - сказал я с вызовом. - Как папа Карло. Без зарплаты. За гонорары.
- Вас кто-нибудь просил об этом? - взвился Терентьев. - Можете не пахать!
Тут он был абсолютно прав. Никто меня не просил. Я этого хотел сам. Но все же я не мог спустить ему горлодранства.
- А вы, когда пришли в Останкино, вас кто-нибудь об этом просил? проговорил я. - Нас в этот мир вызывают - никого не спрашивают. Что тут о телевидении говорить!
Вот теперь я ему поставил подножку. Он смотрел на меня, и я видел: он ничего не понимает. Он на меня орал, а я ему ответно хамил; но он, держа пирамиду Хеопса на плечах, он-то полагал, что имеет право орать на меня, однако чтобы смел ему хамить я?
Терентьев решил пойти в обход. Он поднял карандаш со стола и ткнул им в меня:
- Джинса у тебя идет!
Это был удар под дых. Чего-чего, а подобного я не ожидал. И потому произнес довольно растерянно и, наверно, с совершенно предательским видом: