Днем, как только роздали обед, в избу зашел ротный командир. Солдаты, побросав котелки и ложки, вскочили с мест.
— Каковы щи, братцы? — спросил он.
— Наваристые, ваше благородие, — отвечал Порукин, — дома таких не ели.
— Да, вот какое дело, — сказал, улыбаясь, Аверин. — Тут приехала дама одна, женщина по-вашему, у нее сына убили, вольноопределяющегося, еще когда бои тут сильные шли. Она приехала тело разыскивать. Кто возьмется ей помочь в поисках, пусть явится в штаб полка, она обещала поблагодарить хорошо.
— Дозвольте мне, ваше благородие, — сказал Порукин.
— Та и мэни тоже, вашэ благородие, — сказал Сенко.
— И мне, господин поручик,— сказал Сергей.
— Что ты, Кравченко, в уме? — шепотом спросил Маркович.
— Голова страшно болит, — так же тихо ответил Сергей, — может быть, пройдет на свежем воздухе; прямо не знаю, куда деваться.
Аверин осматривал винтовки, прислоненные к стене.
— Чья это? — спросил он.
— Моя, ваше благородие, — ответил Капилевич.
— Не бережешь, ротозей, оружия.
— Дозвольте доложить, ваше благородие, — сказал Улыбейко. — Вот с цим Капилевичем ниякой возможности нет... Як я тэбэ учыв? — с отчаянием спросил он.
— Винтовка любит смазку и ласку, — сурово и печально ответил Капилевич.
— Ваше благородие, дозвольте вопрос спросить, — сказал Порукин.
— Ну?
— Правду говорят, будто нас под Перемышль погонят?
— Ложь, ерунда! Как стояли здесь, так и будем стоять до весны, — ответил Аверин.
День был хмурый и темный. С утра шел снег, после полудня потеплело и начался мелкий дождь. Холмистая равнина задымилась в тумане. Штабной писарь медленно прошел мимо деревянных крестов, стоявших вдоль дороги, и остановился у одного, повязанного вышитым полотенцем. Полотенце, грязное, полуистлевшее, свисало вдоль креста.
— Вот здесь; не иначе как здесь, — сказал писарь.
— А ты подумай, — сказал Порукин, — может, не здесь. Чего человека зря тревожить? И нам работа.
Писарь снова оглянулся, видимо вспоминая, как и что.' Может быть, перед его глазами прошли десятки похорон — убитые, укрытые шинелями, с мотающимися при движении носилок руками, ненужными, как ветви поваленных деревьев.
— Вроде здесь все же, — сказал писарь.
Порукин перекрестился, потер ладони. Он поднял лопатой большой мокрый ком земли и отбросил в сторону. Земля ударилась о землю. Порукин постоял с поднятой лопатой, прислушиваясь, словно ожидая, не зашумит ли в могиле. Все переждали мгновение. Дождь едва слышно шумел.
— Сенко, начали, что ж! — сказал Порукин.
— А я? — спросил Сергей.
— Что ты? — сказал Порукин. — Разве тебе можно? Ты постой так.