— Я слыхал, овощи против цинги привезли.
— Какие там овощи! Я видел, когда меня старший вызвал, — лук погнивший, два мешка, — раздражаясь против Тугарова, сказал Любочкин.
— А мне сказали — овощи, — упрямо сказал Тугаров.
— Лук — что это: нос собачий, а не овощ?
— Овощи — это картошка, морковь, капуста, огурцы, — объяснил Тугаров.
— Вот дурной! Разве картошка — это овощ? А еще политический учитель! — злобно сказал Любочкин.
Он не любил «политиков», часто ругался с ними и только в отношении Степана делал исключение.
— Ну его, бородатого, — проговорил он и ускорил шаг. Оглянувшись на Степана, он сказал мечтательно: — Хорошие штиблеты я присмотрел тут у одного армянина,
— Сменяешь, что ли? — спросил Кольчугин.
— На что? — удивился Любочкин. — Босый, голый. На что: на вшей, что ли? Единственно, чего у меня хватает.
— Я этого духа не одобряю, — сказал Степан.
— Да уж знаю, — сказал Любочкин и шепотом дружбы добавил: — Хочешь, для тебя их добуду.
— Нет, не надо мне, мы этого не допускаем.
— Тут все равны, — возразил Любочкин и тихо рассмеялся, — все вшивые, рваные, босые — и политические и наши. Свобода и братство.
Нагнавший их Беломыслов, услыша последнюю фразу, сказал:
— Равенство и братство — это да, а насчет свободы — хрен.
— Ты сколько прикладов сегодня съел? — спросил Любочкин.
— Сегодня нет, не пришлось.
— Врешь, я видел, конвойный замахивался.
— Это когда я перевязать ногу хотел, — сказал Беломыслов, — сегодня он задумчивый какой-то.
— Да, не воевал весь день.
— Он Мишуриса жалеет, — сказал Любочкин.
Арестанты, прислушивавшиеся к разговору, рассмеялись.
— Эй, смех и разговор! — крикнул шагавший сзади конвойный.
— Виноваты, господин конвойный, — сказал Любочкин и добавил тихо, так, что слыхали лишь шедшие рядом Беломыслов и Кольчугин. — Нет известия на прошение, прямо хоть плачь.
— И я уж второе послал, — сказал Беломыслов, — ни ответа, ни привета.
— Я хотел второе подать, смотритель команды не принял.
— Почему? — быстро спросил Кольчугин. — Вы ж на войну добровольцами, не на волю, а против немцев рветесь, на смерть за царский престол, отечество. Георгиевские кавалеры из каторжного эскадрона.
— Кому я сказал?! — веско спросил конвойный.
— Виноват, господин конвойный, — сказал Кольчугин.
С приходом на каторгу Тугарова все время происходили споры об отношении к войне. Почти все политические были оборонцами. Тугарова поддерживало лишь три-четыре человека. Особенно обострились эти споры после того, как несколько арестантов подали прошения об отправке их на фронт. Тугаров умудрился уберечь от глаз начальства манифест большевистского Центрального комитета. Так как недавно пришедших с воли чаще обыскивали, он передал манифест Степану, Степан прочел его два раза.