— Ничего, ничего, дорогой Антон Савельич, все будет в полном порядке, — громко и весело сказал Кравченко, потирая свежевымытые большие руки, испытывая обычное возбуждение и радостную уверенность в своей силе. Всякий раз он испытывал это чувство, когда, оглядывая руки, шел через операционную к замиравшему от боли и страха больному.
Воловик перенес операцию, сжав зубы, не издав стона, только на скулах подле глаз у него выступили мелкие, частые капельки пота да лицо стало совершенно белым.
— Молодец, Антон Савельич, герой, герой, — говорил Петр Михайлович. — Рана у вас пустяковая, через недельку будете здоровы, но когда я зашивал кусочки кожи, самому захотелось орать. А вы герой, ей-богу герой!
— Пить дайте, — слабым голосом сказал Воловик.
Вслед за санитаркой, принесшей графин с водой, вошел пристав Несмеянов.
Воловик оттолкнул руку, протянувшую стакан, и быстро спросил у пристава:
— Поймали?
— Нет еще, но никак не уйдет, ответил Несмеянов и вкрадчиво добавил: — Несколько вопросиков, вы бы могли ответите?
— Никаких вопросиков, сейчас полный покой необходим, — вмешался Кравченко.
— Отчего, если я могу помочь, сказал Воловик.
— Нет, нет, нет. Категорически запрещаю! — сердясь, сказал Кравченко.
— Директорская подъехала, сказал санитар.
Воловика повели под руки к блещущей лаком коляске, но он высвободился и томно сказал;
— Что вы, господа, я сам.
Сидя в коляске, он попросил Несмеянова тотчас же сообщить ему, когда будет пойман преступник, велел обер-мастеру Фищенко вечером доставить на дом сводку работы всех четырех печей.
— Настоящий мужчина и настоящий русский дворянин, — сказал Несмеянов. — Ты, смотри, осторожно, шагом, не дай бог тряхнет! «Ион погрозил кучеру пальцем.
— Сами небось знаем, — небрежно перебирая вожжи, отвечал кучер.
— Герой, герой, Антон Савельич, — сказал доктор, — как только кончу обход, к вам отправлюсь.
Коляска медленно поехала со двора, чуть колыхаясь на крепких рессорах.
Доктор, глядя вслед коляске, сказал приставу:
— Счастливо отделался — мог на месте остаться, если б в висок.
Несмеянов вдруг взял доктора за талию и, нажимая холодной металлической пуговицей шинели на руку Петру Михайловичу, тихо проговорил:
— Вот вам на одно лицо вся эта проклятая революционная шатия — и интеллигенты и хамы. Как же вы могли... ай... ай... — И он сокрушенно закачал головой.
Доктор смущенно пожал плечами и пошел в больницу. А подле крыльца двое рабочих доменного цеха, принесшие Воловика на носилках, шепотом разговаривали с санитаром.
— Значит, жив остался, — сказал один рабочий и, покачав головой, сплюнул.