У меня все поплыло. Я думал, сейчас растворюсь и исчезну. Но он продолжал:
— Она рассказала следователю, что стала женщиной пять дней назад — с тобой. Поэтому он попросил нас проверить, не болен ли ты…
— Что?!
— …чтобы исключить всяческую возможность и иметь прямое доказательство, что это тот, другой. Мы должны были сделать это сегодня вечером — для следствия. Чтобы помочь Лите…
Я сидел ошеломленный и раздавленный. Меня душила ярость на нее: предавшую, солгавшую, обесчещенную, обесчестившую.
— Значит, она заражена?
— Да.
Мне хотелось взвыть, закричать, зарычать, взреветь: все что угодно, только не венерическое заболевание. Только не это. Меня душило от озноба. Горло сводила судорога.
Я не знал, что сейчас вся моя жизнь переворачивается.
Дыхание с хрипом вырывалось из горла. Лицо Веры округлилось и расплылось…
— Саша, ему плохо!
— Не волнуйся, мы сейчас отвезем тебя домой.
Это последнее, что я услышал.
Папа открыл дверь:
— Что случилось, сынок? У тебя лицо белее мрамора.
Я молчал. Я не мог говорить. Мне нужна была вода, внутри душило.
— Ты меня не послушался?.. Ты хочешь, чтобы я в это вмешался?
Не дай бог! Я заскочил в ванную и захлебнулся холодной водой.
Тело дрожало, внутри трясло, колотило. Руки были холодные, пальцы непослушные. Заморозив гортань, я захотел чаю.
— Алексей, вам сделать чаю? — спросила Любаша, вошедшая на кухню.
Сделав, она бесшумно удалилась.
Почему это происходит? Остановись все, исчезни! Мне больно, мне страшно. Я не хочу этого. Не хочу. Она же только что была девушкой. Невинной. Нетроганой. Нецелованной. Как же все запачкано. Как же все изгажено.
Мои зубы стучат о край стакана. И ломают его, течет кровь из губы. Неужели я вскрикнул? Входит папа, кровавый чай. Он что-то говорит, говорит, говорит.
Потом относит на диван-кровать. И кладет руку на лоб. Я начинаю бредить:
— Только не на этот диван… Диван… не этот…
И проваливаюсь в тартарары.
…Утром я захожу в гулкое здание своего института, в середине которого пустота. Предлекционная беготня, звонок, и все стихает. В аудитории половина студентов из ста двадцати. Ее среди них нет. Для того чтобы ей собраться и накраситься, нужен час. Иногда полтора. Поэтому часто она появляется ко второй половине. Или второй лекции. Воображая, видимо, что преподавателей волнует ее внешность и вид, а не посещаемость. Сегодня она будет избегать меня или, наоборот, пользоваться защитой публичного места. Хотя это ей не поможет. Ей ничего уже не поможет.
У меня зуд в руках. Я готов задушить ее.
Она появляется в обтягивающем ситцевом платье, блестящем, как шелк. Все оборачиваются, она считается красивой на курсе. Вернее, необычной, экзотичной, пленяющей — не могу найти слова, — с классической фигурой, выточенными бедрами и зовущей формой ног. Я вздрогнул. Голыми ногами… Их раздвигали. Когда вставляли…