Он смеется.
— Домой, — повторяет он. — Русские вскоре придут туда. Тогда и посмотришь.
— Думаешь, меня это хоть немного волнует?
— Давай уедем вместе. Твоя страна обречена, моя страна — тоже. Твой брак разрушен. Мы могли бы поехать в Швейцарию. Я знаю человека, который поможет нам получить визы. Он работает в швейцарском посольстве…
Она качает головой.
— Я не могу уехать с тобой, Франческо, — тихо говорит фрау Хюбер. — Я не могу быть с тобой. Это было бы неправильно…
— Неправильно?! — Он повышает голос. Она шикает, озираясь по сторонам: не слышит ли их кто-нибудь? Но в кафе сидят лишь офицеры, за два столика от них; четверо офицеров с парой итальянок. Девушки смеются над чем-то услышанным. А в отдалении женщина в широкополой шляпе с перьями, principessa Casadei, читает лекцию иссохшему, морщинистому мужчине, который приходится ей отцом: он принц, рыцарь ордена святого Иоанна, член почетного папского караула. — Неправильно? — повторяет Франческо. — Ничего «неправильного» мы не совершали. Мы любили друг друга, любим друг друга…
— Тише!
Принцесса Касадеи смотрит на них и наклоняет голову в сторону Гретхен. Лицо ее выражает вежливую заинтересованность. Как себя чувствует фрау Хюбер после ужасной трагедии?
— Мы любим друг друга, и мы не сделали ничего предосудительного.
— Ради Бога, говори потише! А если это так, если мы не сделали ничего предосудительного, то почему погиб Лео?
Хороший вопрос при сложившихся обстоятельствах: почему погиб Лео? Немецкие офицеры оглушительно хохочут; принцесса Касадеи негромко беседует с отцом; армейский автомобиль патрулирует улицы в поисках женщин (даже в пол-одиннадцатого утра эти мужчины ищут женщин!), а Гретхен спрашивает, почему погиб Лео. Этот вопрос не прекращал терзать ее, но ответа на него получено не было.
— Потому что идет война, — ответил Франческо. — Вот и все. Если ты не думаешь, что Господь вершит свою волю руками американского пилота, то да, все это — судьба, фатум, стечение обстоятельств, как угодно.
— Это наказание.
— Весьма странный способ наказать человека — убить другого. Что же это тогда за Бог? Едва ли его можно назвать милосердным и любящим.
— Ты еврей. Что ты знаешь о Боге?
— Я думал, это мы его придумали.
Гретхен тщательно подбирает слова, как подбирают смертоносное оружие:
— Возможно, вы и придумали Бога, — говорит она, — но вы же его и убили.
Воцаряется молчание. В этих словах слышится неизбежность. Она не может отменить их, вернуть. Достаточно мгновенной вибрации воздуха. Они произнесены.
Франческо медленно встает. Что удивительно, он исполнен чувства собственного достоинства. Он встает, наклоняется и кладет что-то на стол. Предмет — ключ — блестит на солнце, как вульгарная бижутерия. К нему прикреплена бирка.