Майе было неловко чувствовать себя объектом такого внимания, порой даже хотелось провалиться сквозь землю. Но Нелли Робертовна не дала бы. Какое-то время все молча ели. Ольга Сергеевна оказалась знатной кулинаркой – заливное из судака просто таяло во рту!
– Ах, мы все так счастливы, так счастливы! – нарушила наконец молчание Наталья Александровна, быстрее всех разделавшись с судаком.
– Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, – громко сказал Егорушка.
– Егор! – завизжала она. – Как ты можешь?!
– А что такого я сказал? – удивленно заморгал парень. – Это же правда?
– Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой?! Мог сказать это мне на ухо или вообще промолчать! – Наталье Александровне с трудом удалось взять себя в руки. – Извините.
– Ничего, Наташенька, ничего, – притворно вздохнула Олимпиада Серафимовна. – Мой младший внук – душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да соединить вместе, а потом как следует перемешать и вновь разделить пополам… Получилось бы два неплохих человека. Во всяком случае, нормальных, в меру наделенных достоинствами и пороками, – она вздохнула; на этот раз искренне.
– Так горячее подавать? – спросила появившаяся на пороге гостиной Ольга Сергеевна.
– Да-да, конечно, – рассеянно кивнула Нелли Робертовна. – Ну, как, Марусенька, тебе лучше?
– Да. Лучше. – Майя изо всех сил старалась не привлекать к себе внимания. Но все же не удержалась и спросила: – Откуда здесь этот портрет?
– Как? – удивилась Олимпиада Серафимовна. – Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?
– Нет, – зарумянилась Майя. Мамочка Вероника даже никогда не упоминала о том, что с ним знакома.
– А вот мы все знаем, что это была его самая великая в жизни любовь, – Олимпиада Серафимовна намеренно уколола ту, ради кого муж с ней развелся. И победно посмотрела на Нелли Робертовну. Ишь! Хозяйка! – Эдуард этого не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…
– Мама!
– А что я такого говорю? Разве неправду?
– У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? – поморщился Георгий Эдуардович. – От жестокости? Мы все только догадываемся , что мой отец был влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как-то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.
– Да, тут видно настоящее чувство, – кивнула Наталья Александровна. – Но и дети от этого получаются самые настоящие, не нарисованные. Интересно, сколько же эта картина может стоить?