— Портится ружье-то. Ты уж лучше не бери, коль лень чистить, а то ведь ни тебе, ни мне.
Весной бывали на Разрезах. В половодье вода заполняла ложбинки и болота. В них отдыхали перелетные утки. Но удача не часто баловала нас. К болоту бесшумно подойти невозможно, а в скраде сидеть муторно.
Осенью охотились на рябчиков и копалух, а позднее — на белку.
Однажды мы с Глазком забрались далеко в Урал, к Осиновой горе. Набродились до гудения в ногах. Вдруг, откуда ни возьмись, гроза накатила, да свирепая такая. Вмиг кругом потемнело, словно ночь наступила, и полил дождь. Да что там дождь — ливень! Прихватил он нас на горе — ни леса, ни кустарника. На наше счастье неподалеку навис козырьком камень-шихан. Туда мы и нырнули. Ливень нас не доставал, зато щедро обдавало водяной пыльцой. Внизу присмирел под ливнем темный лес. Дальняя гора укуталась в серую тучу. Мокрое небо чуть ли не за шихан цеплялось. А гром рокотал так басовито и раскатисто, что мурашки по коже бегали.
Гроза пронеслась так же быстро, как и накатила. Брызнуло радостное солнце — и лес, и трава, и камни заискрились, заиграли радугой. И такая буйная радость охватила нас, что, не сговариваясь, заорали, что есть мочи:
— О-го-го-го-го-о-о! Ага-га-га-га-а-а!
И понесся наш вопль по распадкам и логам, по лесам и еланям. Зазвенел в выси чистым эхом:
— Ага-га-а-а-а-а-а!
А потом пели песни.
В другой раз, осенью, мы, уже втроем, забрели в эти места и решили заночевать. На еланях островерхо высились зароды сена. Обычно в их основании шатром ставили распорки, благодаря которым внутри каждого зарода образовывалось что-то вроде балагана. Туда можно было залезть через отверстия, оставлявшиеся для вентиляции. Сено с Урала вывозили зимой, по снегу. В холодное время балаган в зароде — самая лучшая лесная гостиница: тепло, сухо и ветер не продувает.
На ночевку мы остановились на покосном становище. Тут и камни для костра остались на месте с лета, и дрова запасливыми хозяевами заготовлены впрок, и шалашик из ветвей сохранился, и зароды рядом — спать можно и в них.
Разложили костер. Тьма отступила, лес загустел. Расселись на чурбаках возле огня. За день-то и не сосчитаешь, сколько отмахали. Думали, дотянем до становья и замертво уснем. Но темнота вокруг костра, россыпь звезд на густо-синем небе настроили на романтический лад. Колька Глазок стал вспоминать слышанную где-то историю о том, как в теплых океанных краях моряк очутился на необитаемом острове — вот житуха, наверное, была! А Бессонов сказал, что это пустяк, книжка про то есть, «Робинзоном» называется. А слышали мы или нет, что одному слону человечий мозг пересадили — вот это чудеса! Потом про японцев говорили. В те годы появились кинофильмы о стычках на дальневосточной границе, и все мы кипели ненавистью к самураям. Мне приморские края виделись совершенно необыкновенными: и природа там непонятная, раз дикий виноград растет и водятся тигры, хотя и морозы знатные; и люди особенные — непугливые в опасности, добродушные и хлебосольные, но хитрые и непримиримые к врагу. Я тогда как раз прочитал «Дерсу Узала». В тот вечер на становье прибился врач Сергеев, заядлый охотник. Человек он был в Кыштыме известный. Нас, конечно, не помнил — мало ли таких огольцов лечилось у него?