— Разве у тебя сейчас не ботаника?
Эмме было девятнадцать, и она никогда не прогуливала, с пугающей целеустремленностью посещая все научные классы в колледже.
— Профессор Крэнстон предоставила нам свободное время для работы над групповым проектом. — Эмма ткнула пластиковым ножом в сторону незнакомой девушки. — Это Джанис.
Джанис села напротив и сложила на столе руки перед собой.
— Привет, — сказала она. У нее были тусклые каштановые волосы, неопрятно свисавшие по сторонам длинного лица.
Я кивнул, но ничего не сказал.
Она разглядывала меня с таким интересом, будто я был лабораторным образцом, каким-то жуком с булавкой в спинке. Глаза у нее были огромные и темные.
— Почему она называет тебя уродцем?
У некоторых людей есть дар буквально несколькими словами сгладить любую неловкость и выйти из любой ситуации. У меня такого дара не было. Поэтому я просто смотрел на свои руки и ждал, когда Эмма все исправит.
Эмма — мастер спорта по лжи. Королева тезиса «мой-брат-совершенно-нормальный, мой-брат-просто-застенчивый» или «мой-брат-очень-болезненный, он-аллергик, у-него-мононуклеоз, он-отравился, у-него-грипп». Внимание, самая главная, самая чудовищная ложь: мой брат.
Как и ожидалось, Эмма подошла ко мне сзади и положила подбородок на мою макушку. Волосы у нее были тонкие и мягкие. Непослушные прядки выбились из-под резинки и висели вдоль щек, щекоча мне лицо.
— Когда он был маленьким, то был самым уродливым существом на свете. Весь желтый, сморщенный. Да еще с зубами! — Она отпустила меня и повернулась в сторону кабинета. — Полный комплект, да, мам?
— Как у Ричарда Третьего, — отозвалась мама.
Джанис продолжала жадно рассматривать меня, почти нависнув над столом, будто проголодавшийся человек над тарелкой еды.
— Да уж, но теперь-то он совсем не уродец!
— Я пошел к себе, — сказал я, отодвигая стул.
В своей комнате я улегся на кровать, но никак не мог устроиться удобно. Меня мучило беспокойство, под кожей словно копошились сотни мелких букашек. Мужчина на мосту ждал именно меня — меня, а не первого встречного школьника, надумавшего пройти по мосту. Он вглядывался в мое лицо, словно что-то искал в нем.
А еще меня продолжал бить озноб после всей этой крови, мне было хуже, чем обычно; хуже, чем я привык.
Наконец я встал и пошел в гардеробную. Вытащил электрогитару, усилитель, надел наушники.
Моя гитара была имитацией «Черной красавицы», только я собственноручно выковырял из нее все металлические украшения. Если песня была быстрой, я пользовался медиатором, но и без него лаковое покрытие струн спасало мои пальцы от ожогов. Впрочем, даже если бы мне пришлось играть на голых струнах, я бы, наверное, все равно не устоял перед искушением извлечь из инструмента этот низкий вибрирующий звук и насладиться его ощущением. Порой это было моим единственным спасением. И тогда все, что пугало или тревожило, вдруг оказывалось за сто миль от меня.