– Ну, здоров, танкист!
– Привет, де́сант! Я правильно ударение поставил? На первый слог?
– Ага, нормально. Как оно там, в светлом будущем? Не стошнило еще?
– Спасибо Соньке, нет. Хотя противно и бывает. Ладно, разберусь….
– Да, я уж в курсе, лейтенант! Смотри, береги девку, хорошая она. Справишься? Да, и вот еще что, о стариках моих позаботься, лады?
– Само собой. А ты как? Ну, там, у меня? Тоже справишься?
– Да мне-то что, с одной войны да на другую. Как и хотел. Ты ж теперь все обо мне знаешь, как и я про тебя. Справлюсь. И автограф на Рейхстаге намалюю, не переживай. От нас обоих, ага. Только, знаешь, Васька, просьба имеется… обещал я.
– Сделаю, Димыч, знаю. Найду ребят, и похороню по-человечески. Не переживай. Полковника помочь попрошу, если что, думаю, не откажет.
– Ну, тогда, стало быть, все? Прощаемся?
– Ага, пора. Ты это, извини, ежели что не так.
– Ну, и ты тоже зла не держи, что послал тебя на эту войну, пусть не объявленную, зато нечестную да подлую. Главное, запомни: за детей нужно биться, за умы их! За детей! И за ваших с Сонькой тоже. Так что не подведи меня, брат. Ладно, бывай, увидимся еще… где-нибудь, да увидимся.
– Бывай, де́сант!
– До встречи, мазута!..
Время, словно выпущенный из пращи камень, рванулось вперед, вернувшись к привычной скорости течения. И где-то в сорок третьем году тревожно всхрапнул во сне, заворочавшись на жестких нарах, лейтенант-танкист Дмитрий Захаров, которому приснился самый странный в его жизни сон.
А в не менее далеком будущем тело сержанта-десантника Василия Краснова вдруг выгнулось, сбрасывая с себя датчики и обрывая тянущиеся к компьютеру и мониторам контроля провода, и тут же расслабилось на мягком покрытии.
Рванувшиеся к испытуемому лаборанты прижали его к креслу, однако Краснов уже успокоился. Единственный оставшийся подключенным кардиомонитор вычерчивал на экране идеальные кривые пульса и дыхания. Краснов просто спал, но разбудить его удалось только через несколько часов…
* * *
…Сгущенка была сладкой и вкусной. Пробитая в двух местах штык-ножом банка щедро делилась лакомством, ставшим под жаркими лучами полуденного афганского солнца жидким, почти как обычное молоко. По крайней мере, вполне можно было именно пить, а не выскребывать жестянку алюминиевой ложкой. Круто! Не, ну, реально ж круто: сегодня придет «броня», и их полуторанедельные мучения «на точке» закончатся! А там, внизу, и помыться нормально можно будет, и пожрать. И даже – если комроты не соврал – смотаться на полдня в Кабул, где есть все шансы прикупить к дембелю самый настоящий японский двухкассетник, коробку пустых кассет к нему и пару-тройку блоков американских сигарет. Разве не круто? Через месяц-другой – долгожданное возвращение в Союз; об этом им уже чуть ли не официально объявили. Так хоть вернется, как человек, с трофеями, можно сказать! Будет чем похвастаться перед бывшими одноклассниками! Двухкассетная «Соня» – это всяко сила! Это ж можно будет, страшно представить, самому перезаписывать жутко дефицитные альбомы, «Кино» там, например, или чего из иностранщины!