— Эй! — раздался голос Волкова за спиной. — Зачем тебе динамит?
Шериф улыбнулся плотоядной улыбкой и повернулся к нему:
— А-а-а. Это опять ты. Ты, дружок, слишком заметная личность в Горной Долине. Мы — все мы — очень гордимся тобой. И хотим гордиться еще больше. Понимаешь, о чем я?
Настороженное молчание в ответ.
— Буду делать из тебя первого космонавта Горной Долины, — продолжал Шериф. — Старт назначен на, — он посмотрел на часы, — двадцать ноль-ноль. Полетишь налегке, поэтому поменьше ешь. Не бойся, это просто. Главное — покрепче держать эту связочку, — он хлопнул по зеленой брезентовой сумке с динамитом. — А уж об остальном я позабочусь — спички есть, не волнуйся.
— Ты совсем рехнулся, — медленно проговорил Волков. — Совсем с катушек сошел.
— Я рад, что ты это понимаешь. Поэтому, будь добр, сделай одолжение: и мне, и — в первую очередь — себе. Не зли меня по пустякам. И не вздумай шуметь.
Баженов еще раз окинул взглядом участок: не забыл ли он чего в спешке? Вроде ничего не забыл. Ну а раз так— вперед! Время не ждет.
— Сиди тихо! — повторил он и пошагал к двери.
— Эй! — окликнул его Волков.
Шериф резко обернулся, поднес палец к губам:
— Тссссс!
На лице его снова появилась улыбка. Вот только улыбкой назвать ее было нельзя: губы едва заметно дрогнули, но глаза оставались пустыми, как две дырки. Как две маленькие штольни.
Шериф подмигнул и вышел. Волков слышал, как дважды повернулся ключ в замке.
* * *
Баженов вышел на крыльцо и услышал жизнерадостный голос, доносящийся из динамика:
—…реагирует на малейший свет, звук, шевеление воздуха! — Было отчетливо слышно, как Тамбовцев причмокнул, словно рассказывал о каком-то необычайно вкусном блюде, мечте любого гурмана. Но, вместо долгожданного рецепта, в динамике раздалось: — У больного начинаются неконтролируемые судороги, все мышцы напрягаются сверх всякой меры, тело изгибается дугой. В такие моменты можно класть на него бетонную плиту весом в пять тонн, и он все равно не прогнется. — Шериф усмехнулся: живо представил себе эту картину — изогнувшееся в судорогах тело, над ним висит бетонная плита, и Тамбовцев, махая рукой, громко командует: «Майна!» — У больного начинается неконтролируемое мочеиспускание и дефекация. У мужчин — эякуляция. То есть семяизвержение, только это совсем не так приятно, как обычно. Вот так, дорогие мои. Но это еще не все…
Еще полчаса, как минимум, он продержится. Пусть нагнетает: кашу маслом не испортишь.
Он взглянул на часы: без пятнадцати шесть. Надо заскочить домой — ненадолго, вправить мозги Настасье, пусть сидит дома, что бы ни случилось. И Ваську чтобы никуда не отпускала.