- Катя, - в голосе Алисы промелькнули мрачные нотки. – Так вот, она все же вернулась в нашу школу, не потянув нагрузку в гимназии, и первое время держалась особняком, ни с кем не разговаривала, и мы решили, что у нее от учебы крыша поехала, стресс и все такое… Некоторые ее даже всерьез боялись. А я, когда Катя еще уходила, почувствовала такую страшную грусть, как будто у меня отняли что-то очень дорогое, хотя мы довольно мало общались, у нее были свои подруги. Она вернулась, и в душе я очень обрадовалась, единственная, наверное, из всего класса, ведь даже те, с кем она раньше общалась, теперь считали ее странной и не желали принимать обратно. Да ей, судя по всему, это и не нужно было… Вообще, человек изменился очень сильно – из веселого и жизнерадостного Катя превратилась в молчаливого и мрачного, мы первые два месяца учебы ее голос слышали только когда ее учителя спрашивали, чтобы оценку поставить. Мне все хотелось подойти, заговорить с ней, поинтересоваться, как дела, почему одна ходит, может, даже в свою компанию пригласить, но стеснялась, думала, вдруг пошлет меня куда подальше… Наверное, тебе это странным покажется, но я тоже иногда смущаюсь и не могу сказать или сделать что-то. Вот так и с Катей было – каждый день думала, что подойду, а потом звенел последний звонок, и я откладывала все на завтра.
Вот тут я понимала Алису, как никто. Давно ли сама бегала за ней и Аней по этажам, накручивая нервы до предела… Но девушка была права – мне и правда сложно представить, чтобы она мялась в нерешительности, наблюдая за кем-то из-за угла.
- Но однажды она сама ко мне подошла – уже не помню, зачем именно, кажется, попросила дать переписать лекцию по какому-то предмету, - продолжала Алиса. – Я так обрадовалась, ты себе не представляешь. И тут же выложила все, что на душе было – и про то, как обрадовалась ее возращению, и про то, как переживаю из-за ее одиночества. Катя молча меня выслушала, а потом неожиданно расхохоталась. Долго смеялась, даже слезы на глазах выступили, я так и не поняла, чем было вызвано такое веселье, но после него Катя словно оттаяла. Мы разговаривали почти весь урок обществознания – у нас его вел старенький дедулька, которому было откровенно плевать, кто сидит у него на уроке, поэтому прогуливали поголовно все. Мы закрылись в женском туалете на втором этаже и болтали. Катя рассказывала, как сложно ей было учиться вместе с теми, к кого по математике была не просто пятерка, а настоящие вузовские знания. Полтора года она находилась под постоянным давлением – родителей, учителей в гимназии и репетиров на всевозможных подготовительных курсах. Папа с мамой решили, что, чтобы их дочь стопроцентно поступила на бюджетное, нужно потратить в два раза больше денег на репетиторов, чем если бы пришлось платить за сам институт – ну ни абсурд ли? Катя послушно везде ходила, выработав привычку постоянно смотреть на часы и заранее просчитывать, на что сколько времени выделить, а потом все кончилось. Она просто упала в обморок на занятиях, вызвали скорую. В больнице ее родителям сказали, что у Кати порок сердца и, если продолжать подвергать ее таким нагрузкам, то оно может просто не выдержать. Так Катя была избавлена от миссии стать гордостью семьи, родители перевели ее обратно и вынуждены были смириться, что дочери уготована судьба самого обычного смертного.