Поднатужившись, она оторвала рукав от рубашки Кеннета и принялась сооружать ему правильную повязку, а он вздрагивал и морщился, если она нечаянно причиняла боль. Вот еще проблема: его рубашки, между прочим, надолго не хватит, Грандиоза в шелке, им не перевязывают, а если она оторвет кусок от своего платья, то вскорости придется ходить голой.
— Ну, — тихо произнес он, — пока ты этого хочешь…
— Что? — Она подняла недоуменный взгляд от обрабатываемой раны. — О чем это ты?
— Да так, — замялся Кеннет, — на всякий случай. Вдруг это окажется важно, я же пока не знаю всех этих дел. Ты же трогаешь мою кровь,
Аранта чуть не разрыдалась от умиления, нежности… и от того, как ее достала вся эта кровавая мистическая атрибутика.
— Первое, что нам сейчас нужно, — решила она, — это крыша над головой.
И вздохнула. Предстояло объяснить Грандиозе, что они уже не идут в Хендрикье.
Кабатчики не приучены удивляться. Им это невыгодно. Удивление есть кратковременный паралич мозгов, отнимающий время и мешающий улавливать выгоду, суть коей в том, чтобы успешно проскальзывать между двумя жерновами: законом, желающим, дабы все было благочинно, и налоги с продаж уплачены, и оппонентами к закону, которые, возможно, предполагают использовать дом у дороги как базу, крышу, а то и как склад, и могущими перетереть тебя в муку, ежели с твоей стороны заподозрят неладное. Жизнь кабатчика нелегка, и только деньги скрашивают ее. А потому кабатчику некогда удивляться: ему ведь надо просыпаться на каждый стук, бежать к воротам, разжигать огонь, стелить постели и подавать на стол, все время ожидая либо оскорблений, а не то и побоев от заезжей солдатни или свиты путешествующего вельможи, либо ущерба утвари и дому от своих же, подгулявших в твоем зальчике соседей.
Поэтому прежде, чем отворить ночью двери, папаша Биддл всякий раз крепко размышлял, насколько ему было нужно связываться с этим ремеслом. Что, впрочем, ничего уже не меняло, раз он решился жениться на женщине, унаследовавшей дом у дороги.
— Иду! — крикнул он, натягивая штаны. — Фефа, поднимайся. Зажги огонь. Иду!
Поразмыслив секунду, надел еще и рубаху. Он уважаемый человек, негоже трясти перед гостями голым волосатым пузом, кто бы они сами ни были.
Моросил дождь, папаша Биддл сунул ноги в бурки и прошлепал по лужам к воротам. Снял брус, навалился всем телом, сдвигая в сторону тяжелую створку ровно настолько, чтобы бросить оценивающий взгляд на компанию, сгрудившуюся с той стороны.
С первого взгляда стало ясно, что эти безобразничать не станут. С какой стати бузить двум бабам, одна из которых, замурзанная, совсем почти ребенок, а другая — бессловесная служанка на вид, хоть и хороша собой. Да, хороша… пожалуй. Обе мокрые, обе несчастные, а «служанка» к тому же еще и озабочена. За ними в темноте… три лошади. Три?! Не попрошайки. Биддл уперся спиной в ворота, а руками — в проклятую створку, торопясь развести их пошире и поскорее. Он был кабатчиком еще слишком недолго и твердо усвоил одно: чем более доволен посетитель, тем больше он заплатит, а чем быстрее посетитель попадет с дождя под крышу, тем больше он будет доволен.