Наконец он облек свои раздумья в одежду внятных слов и молвил своим сотоварищам так:
– Не верю я, чтобы во всем великом и полном лукавства граде не сыскалось того, что мне надобно!
– Чего же тебе, Феодул, надобно? – начали спрашивать его прочие трое нищих, но Феодул не смог ничего объяснить более толково и сказал лишь, что когда увидит потребное ему, то сразу опознает его как таковое и на том свои поиски прекратит.
Два следующих дня Феодул бездельно шатался по Городу, прилепляясь вниманием то к одному, то к другому, но нигде пока не находил он ответов своим вопросам. Оно и немудрено: ведь даже и вопросов он задать со всей определенностью не мог, так что мысли бродили в его голове под монашеским гуменцем, уже заросшим светлым щетинистым волосом, в виде каких-то смутных, туманных фигур, ни облика не имеющих, ни очертаний.
Посетил Феодул между делом многие знаменитые места и монастыри Города, молясь при том Господу, чтобы наставил неразумного раба и по возможности умалил природную глупость его.
Видел он, к примеру, две искусно отлитые из меди статуи, одну в виде женщины в накидке, переброшенной на руку, другую же в виде юноши воинственного обличья. Были они сделаны столь натурально и прекрасно, что Феодул готов был счесть их за Господне чудо, сотворенное посредством греков и их руками. И каждая из статуй имела высоту не менее трех туазов, или восемнадцати стоп. Одна, как охотно пояснили Феодулу, указывала рукою на Запад и говорила: «Оттуда придут рати, и склонится пред ними град Константина»; вторая же показывала на городскую свалку и утверждала: «А туда их выкинут в свой час». И час этот, по мнению многих греков, неуклонно близился.
Находились обе фигуры недалеко от меняльных лавок, в чем Феодул некоторое время также пытался усмотреть какое-нибудь особенное пророчество и усердно пучил глаза, тужась вызвать в себе видение; но ничего не вышло.
Разглядывал он гигантского быкольва, обращенного разинутыми зевами к заливу, а задами – к стене, за которой находился государев дворец. Лев, вскочивши на быка, терзал его клыками и когтями. Морские стены, источенные ветром, солеными брызгами и временем, отгораживали звериную битву от царских покоев.
Гавань перед быкольвом шумела, не ведая покоя, и грузили там различные торговые грузы, вкатывая на высокие борта кораблей по наклонно положенным доскам бочки и специальные круглые сосуды для вина и масла, а еще – тюки богатых материй, драгоценные меха, купленные у торговцев, прибывающих с севера, и призванные изумить магрибинских и левантийских купцов, дабы те оплатили редкость вдвое выше прежней ее цены; и множество иного, чего Феодул не сумел ни разглядеть, ни украсть, так как эти товары были скрыты от взора пеленами и обертками, а от вороватых рук – надежной охраной.