Сейчас я совсем спокоен, но еще очень страдаю; я тебе говорил сто раз: ты упорно стараешься обратить меня в героя и призываешь меня жить, как будто у меня хватит на это силы. Не забудь, что еще совсем недавно я любил и был бы полон ярости, если б обстоятельства не сразили меня. Впрочем, ты ведь не читала письмо Октава и письмо Фернанды! А я прочел их. Это мой смертный приговор.
Я увидел, что, несмотря на все их почтение и дружбу ко мне, моя жизнь им в тягость. Простодушные любовники, они наивно мечтают, чтобы я умер, и, сами того не замечая, говорят это. У них есть весьма законные причины для подобного желания, и я уважаю эти причины, но из-за этих причин у меня заледенела кровь в жилах. Фернанда больше мне не жена, а жена Октава, она уже не принадлежит мне, и я больше не могу сжать ее в объятиях, если она даже искренне бросится мне на шею. Теперь она поистине дочь для меня, иное чувство походило бы на кровосмешение. Не говори больше, что она может вернуться ко мне, и я все позабуду: нет, ведь она скоро будет матерью его ребенка. Я не питаю к ней за это ни ненависти, ни презрения, но, конечно, теперь мы должны расстаться навеки.
Сама рука Божья положила эти письма перед моими глазами. А то я, пожалуй, потерял бы свое достоинство, унизился бы — ведь я уже готов был принять ту фальшивую и невозможную роль, о которой ты мечтала для меня. Умиленный твоим романтическим красноречием, растроганный слезами Фернанды и ее смиренными мольбами, я уже собирался пообещать ей провести остаток своей жизни между нею и ее любовником, каждую минуту меня тянуло сказать ей: «Мне все известно, но я прощаю вас обоих; будь моей дочерью, а Октав будет моим сыном; позвольте мне скоротать свой век возле вас, и пусть за то, что вы приняли и утешили несчастного своего друга, небо благословит вашу любовь». Разве не была утонченной пыткой иллюзия, длившаяся несколько часов, луч надежды, блеснувший в последний мой день и покинувший меня у врат вечной ночи? Увидеть на мгновение кусочек неба, когда ты обречен живым лечь в могилу! И все же я очень доволен, что поразмыслил обо всем и сделал все возможные для меня усилия вновь приобщиться к жизни. Теперь я умру без сожаления. Сама судьба привела меня в ту комнату, где был написан мой смертный приговор. Я зашел туда взять чернил и бумаги, чтобы написать Октаву и предложить ему вернуться; наклонившись над столом, я увидел письмо, узнал почерк Октава, и мне бросилась в глаза ужасная фраза, огнем опалившая мои зрачки: «Дети, которые будут у нас с тобой, не умрут». Я хотел узнать свою участь и чувствовал, что обычные соображения деликатности должны умолкнуть перед оракулом судьбы; к тому же, я не способен хоть чем-нибудь повредить Фернанде и мог без зазрения совести проникнуть в ее тайны. А иначе я ошибся бы дорогой и пошел бы навстречу новым бедам, которые точно так же привели бы меня к теперешнему моему решению, но только я был бы тогда менее мужественным и менее чистым, чем сейчас. Да, я правильно сделал, что прочел письмо, — ты же видела, как я вел себя после этого. Решение я принял очень быстро, и с этой минуты моя душа и выражение моего лица были полны спокойствия отчаяния.