– Все они одинаковы. Никакой разницы.
– А с коррупцией кто-нибудь борется?
– Некоторые журналисты публикуют статьи, обличающие расхищение государственных средств, но и только. Мы, молдаване, очень хорошо умеем пожимать плечами. Есть старая молдавская народная песня о трех пастухах…
Адриан действительно воодушевился. Раньше я его таким не видел.
– …один был венгром, другой валахом, а третий молдаванином. Венгр и валах завидовали молдаванину из-за того, что у него много овец в отаре, и задумали его убить и поделить его овец, но волшебный ягненок поведал ему об их планах и предупредил, чтобы он был осторожен. Вместо того чтобы попытаться избежать смерти, молдавский пастух попросил ягненка передать его семье, что он женился на красивой девушке, то есть на смерти, и что они должны организовать похороны и по справедливости разделить его оставшиеся богатства.
– Очень невеселая история, – заметил я, когда Адриан умолк, очевидно устав от долгого разговора на английском.
– Вообще-то, нет, – заспорил он. – Православная вера учит смиряться с судьбой.
– Может, ты и прав, – ответил я, сдерживаясь, чтобы не сказать то, что на самом деле думал.
А думал я о том, что между смирением с судьбой и потерей надежды – очень тонкая грань.
Адриан оставил меня у безвкусного творения советской архитектуры шестидесятых, а именно – у оперного театра, и побрел в темноту, чтобы встретиться с друзьями. Я собирался сходить в ресторан «Баррикуда», который рекомендовала мне Коринна. Обычно я не люблю ужинать в одиночестве, но на сей раз я с нетерпением ждал возможности понаблюдать за тем, как едят люди в одном из немногих фешенебельных ресторанов столицы. По совету Адриана, я свернул с бульвара Штефана чел Маре на улицу Пушкина и снова оказался в кромешной темноте. В этот раз все было по-другому. В этот раз я был один. И не знал, где разбросаны открытые люки.
В темноте начинаешь ко всему прислушиваться. Звуки шагов, шорох пальто и внезапные резкие голоса кажутся оглушительными. В этой жуткой атмосфере кажется, будто тебя окружают враги. Я начал понимать, насколько беззащитен. Меня мог обидеть кто угодно, даже карапуз с преступными наклонностями. Единственное, что было в мою пользу, – никто не видел, что я до смерти напуган, и у меня был хороший шанс своим подозрительно медленным шагом и тяжелым от страха дыханием тоже кого-нибудь испугать.
Я услышал громкий голос справа от себя; судя по интонации, мне задали вопрос. Все, что я понял, – что надо идти дальше и молиться, чтобы рука мошенника не дотянулась до меня и не оттащила в сторонку для быстрой и жестокой инвентаризации моих карманов. К счастью никто меня не тронул, и, по мере того, как расстояние между мной и потенциальным обидчиком увеличивалось, я начал думать, что враждебным, возможно, окружение было лишь в моем воображении. Вопрос, который мне задали, вполне мог быть абсолютно безобидным, вроде: «У вас нет лишней монетки?», или: «Не знаете, который час?», или: «У меня тут небольшая проблема с кроссвордом, вы случайно не знаете столицу Польши?»