— Парфенова!
— Здесь!
— Иванов!
— Оэ! Оэ-оэ-оэ!
— Симонова.
— Вот она я! — Расталкивая плечами других, какая-то невзрачная девица продралась прямо к списку, который держала в руках администраторша. Та близоруко взглянула на нее поверх листочка.
— Но вы же уже поступали в прошлом году… — неприязненно скривив губы, сказала она, — и, кажется, в позапрошлом…
— Да, ну и что? — с жалким вызовом ответила девица. — Это мое право…
— Право-то ваше — мне просто вас жалко. Опять не поступите… — Судя по выражению лица, этой вобле никогда и никого не было жалко.
— А чего меня жалеть? — пожала плечами девица. — Я от этого не страдаю.
— Зато другие страдают! — с чувством бросила ей в лицо администраторша и продолжала: — Быстрова!
— Здесь! — выкрикнула Кристина.
Ну вот, кажется, дождалась. На мгновение ноги стали ватными, но Кристина сделала над собой усилие, и все пришло в норму. Вызванные по списку направились вслед за чопорной администраторшей в аудиторию.
Почему-то Кристина думала, что прослушивать их будет целая комиссия из десяти человек, однако за экзаменационным столом сидела всего лишь одна пожилая женщина. Седые волосы ежиком, глубокие черные глаза, в руках — дешевый китайский веер, которым она степенно обмахивалась от жары.
— Народная артистка России… — услышала Кристина благоговейный шепот одного из абитуриентов — красивого мальчика-метиса, который приехал чуть ли не из Якутии.
Стены большого зала с возвышением наподобие сцены были небрежно задрапированы зеленой тканью — видимо, чтобы не слишком гулко звучали голоса. Тут и там стояли какие-то фрагменты декораций, старинная мебель, сложенные штабелями стулья. Словом, абитуриент сразу попадал в атмосферу театра, о которой он мечтал, сидя у себя дома и хлебая мамочкин борщ.
Участники расселись, крючконосая администраторша удалилась по своим суетным делам, и прослушивание началось.
— Будьте добры, Букреев… э-э-э… Просто Букреев, — сказала женщина-экзаменатор, — почитайте-ка нам басню.
На середину сцены вышел высокий подтянутый молодой человек в очках и начал преувеличенно громко читать «Мартышку и очки». При этом он выразительно вертел свои очки в руках и строил обезьяньи рожи. Народная артистка смотрела на все его манипуляции с совершенно непроницаемым лицом — было непонятно, одобряет она этого юношу или нет.
— Замечательно… — сухо оборвала она его наконец. — Какой у вас стих?
— «Парус» Лермонтова. Белеет парус одинокий… — вдохновенно начал молодой человек, но она не дала ему закончить:
— Не надо, не надо… — Марго оказалась права насчет «попсы» — у этой тетки было такое лицо, будто это стихотворение Лермонтова причиняло ей физическую боль. — Знаете что, Букреев… Лучше спойте нам что-нибудь старинное.