И вдруг, точно со стороны, она увидела всю поэзию этой ночной встречи — увидела себя, сонную, только что покинувшую тепло домашней, материнской постели, и стоящего у двери человека, пришедшего из грозной военной тьмы, несущего с собой запах пыли, степной свежести, бензина, кожи.
— Простите меня, глупо являться среди ночи,— сказал он и склонил голову.
Она сказала:
— Вот теперь я вас узнала, товарищ Новиков. Очень рада.
Он проговорил:
— Война привела в Сталинград. Вы извините, лучше я днём зайду.
— Куда же вы сейчас пойдёте, среди ночи? Оставайтесь у нас.
Он стал отнекиваться. Кончилось тем, что она стала сердиться не на то, что Новиков вторгся ночью в дом, а на то, что он не хочет в нём остаться. Тогда Новиков, обращаясь в тьму лестничной клетки, сказал негромко, тоном человека, привыкшего приказывать и знающего, что приказ его всегда услышат.
— Кореньков, принесите мой чемодан и постель.
Женя сказала:
— Рада вас видеть живым и здоровым. Но я расспрашивать вас сейчас ни о чём не буду: вы устали, вам надо помыться, попить чаю, поесть. А утром поговорим подробно, расскажете мне о себе. Познакомлю вас с мамой, сестрой, племянницей.
Она вдруг взяла его за руку и, разглядывая его лицо, произнесла:
— А вы очень изменились, прежде всего брови посветлели.
— Это от пыли,— сказал он.— Очень пыльная дорога.
— От пыли и от солнца. И глаза от этого кажутся темней.
Женя почувствовала, как большая рука его, которую она держала, чуть-чуть дрогнула в её руке, и, рассмеявшись, сказала:
— Ну вот, пока поручу вас нашим мужчинам, а завтра будете введены в женский мир.
Гостю устроили постель в комнате Серёжи.
Серёжа провёл его в ванную, и Новиков спросил:
— О, неужели и душ действует?
— Пока действует,— ответил Серёжа, следя, как гость снимает портупею, револьвер, гимнастёрку с четырьмя малиновыми «шпалами», выкладывает из чемоданчика бритвенный прибор и мыльницу.
Высокий, плечистый, он казался человеком, рождённым для ношения военной формы и оружия.
Серёжа казался себе таким слабым и маленьким рядом с этим суровым сыном войны. А ведь завтра и он станет её сыном.
— Вы брат Евгении Николаевны? — спросил Новиков.
Серёже казалось неловким называться Жениным племянником, она слишком молода, чтобы быть тёткой взрослого парня, поступившего добровольцем в рабочий батальон. Новиков подумает: либо Женя пожилая, либо племянник совершенный молокосос.
— Вытирайтесь мохнатой простынёй,— сказал Серёжа, точно не расслышав вопроса.
Ему не понравилось, как Новиков разговаривал с водителем машины, сутулым красноармейцем лет сорока.