Пусть профессор Мюррей меня извинит, но не могу не заметить, что он не избавлен от общего для многих англичан недостатка, а именно, — от плохой дикции. Просто удивительно, почему умные люди, имеющие за душой несметные интеллектуальные сокровища, не обременяют себя простой задачей, — научиться говорить ясно, чтобы все могли услышать и понять. Усилия таких декламаторов напоминают тех незадачливых хозяек, которые собрались, например вымыть посуду, установили бак, сложили в него тарелки, направили шланг, но в последнюю секунду забыли открыть водопроводный кран.
Профессор Мюррей торжественно раскрыл рот и испустил несколько звуков, сила и ясность которых не превышала тиканья жилетных часов. Могло показаться, будто вначале он что-то сказал своему ослепительно белому галстуку, потом обратился к графину с водой и, наконец, заговорщически улыбнувшись стоявшему справа позолоченному канделябру, вернулся к своему креслу, оставив кафедру господину Уолдрону. Всем известный по линии науч-попа лектор был встречен аплодисментами. Он оказался суровым на вид, заносчивым, привыкшим к славе человеком, с резким, немного хриплым, но очень уверенным голосом. Прекрасно овладев искусством хватать на лету любую полезную информацию, он виртуозно ее обрабатывал, развивал и преподносил слушателям с таким занятным общедоступным снисходительным юмором, что даже самые скучные явления и материи вроде вековых смещений в цикле равноденствий, или процессы образования и совершенствования позвоночных в его пересказе обретали развлекательный, почти анекдотический характер.
Как-то отстранено, словно с высоты птичьего полета взирая на мир, он простыми, доходчивыми, порой исполненными образными сравнениями словами раскрывал перед нами сложнейшие тайны мироздания. Вначале он поведал о возникновении земного шара. О том, как огромная масса раскаленного газа неслась в бесконечном пространстве. Потом перешел к тому, как, сгущаясь и охлаждаясь из газа возникла твердая материя: складки земной коры из которых образовались массивы, о том как пар, конденсируясь, превращался в воду, таким образом, создавая доисторические подмостки, на которых со временем предстояло разыграться самой чудесной в природе драме, имя которой — жизнь.
Когда речь зашла о самом возникновении жизни, красноречие лектора немного потускнело. Впрочем, это был видимо намеренный профессиональный прием, позволявший слушателям самостоятельно сделать вывод о том, что в данном вопросе современная наука еще не нащупала удовлетворительных путей исследования. Неясность была во всем, — как в сроках, так и в причинно-следственных цепочках.