Мяч, оставшийся в небе (Матвеева) - страница 270

На первую страницу
И вещим, озорным ведомый заблужденьем,
ВПОЛНЕ христианином — не был он?
Поэт, которому весна стучится в грудь,
Пока хоть так, — но счастлив будь!
Прозренье редко людям душу греет.
А заблуждение не долго длится.
Простим часы гармонии певцу;
Тому и «многобожие» к лицу,
Кто эллинских богов так близко видит лица,
Неповторимому доверясь Образцу.
Простим полуневеденье блаженных
Воспитаннику статуй совершенных!
Что вкруг него?
Античность во плоти,
Чьи духи осязаемы почти…
И сладок лёгкий хлад касаний их мгновенных.
Судьба ль тебе назначила, Поэт,
Быть одиноким даже и со свитой?
Жить отрицаньем, но… во цвете лет?
Безверие питать. Однако ж под защитой
Таинственных божеств Эллады знаменитой.
Но в миг младоязычества (игрой
Беззвучной схвачен изваяний рой
Улыбчивый…) —
«Фернейский злой крикун»
При них же… И настройку вещих струн
Фернейцу приписать так хочется порой!
Твоей прохладой, мрамор ключевой,
И свежей тяжестью листвы над головой,
И виршей звонких записью живой
Не знаешь иногда — кому обязан:
Наивным грекам?
Царскосельским вязам?
Или сарказму радостно-кривой
Усмешки вашей, искуситель старый,
Гудоновский Вольтер, насмешник сухопарый?
Святой Господь, помилуй и спаси
Людей, меж нигилизма и красы
Увязнувших, пленясь неравной парой!
Забыв, что дале — ад; забыв, что на Руси
Оглядка надобна; что ментор хитроярый
Весь круг полётов пленника следит, —
Опомнись! И спроси, доверчивый пиит:
Кто, ежели не Бог, безумца защитит?
Не поздно ли?
Тогда… Зачем так дивно веет
Теплом — ослабевающий закат
От невесомых лиственных громад,
От их цветного дырчатого мрака?
(Бывает мрак, но радужный, однако!);
Зачем ты счастлив?
Ах! Ещё успеет
Исправиться неисправимый бард!
Хоть и не Феб его накажет за азарт,
Не Пан и не Гермес, — проказливые дети,
А тот безбожный мим,
Что примешал своё изображенье к ним,
Не веруя ни в них и ни во что на свете;
Ни в радость, ни в друзей, ни в стоящих врагов,
Ни в христианских, ни в языческих богов…
О! Там, где Царское, где Павловск, Петергоф
С их европейским сном, укромным и пригожим,
Ещё не дрогнули перед лицом снегов,
Где путник всё ещё не схвачен бездорожьем, —
Легко мешает он язычество с безбожьем,
А солнечный Олимп — с вольтеровым подножьем,
Как воду и вино… И в идолах досель
Ещё равны ему Гудон и Пракситель,
Вольтер — и светлый Феб; не видит он вражды их,—
Взращённых, мнится, в родственных стихиях;
И то! — ведь лиственный един над ними свод:
За небожителя и леший тут сойдёт.
А ты, — доверчивый сын творческого жара,
Поклонник идолов от мала и до стара,
Вестимо, знамо, ты «язычник» не всерьёз!
Но блеск античных снов,
Но пир счастливых грёз,
Следующая страница