Когда один из жандармов обратился к нему, он выпрямился и заговорил поспешно и многословно:
— Я, увы, джентльмены, я старый человек, и мой дом далеко. Меня зовут Леопольде Нарваец. Что правда, то правда, моя мать была немка, да сохранят покой ее души все святые, но отец мой был Балтазар де-Иезус-и-Серваллос-э-Нарваец, сын доблестной памяти генерала Нарваеца, который сражался под начальством самого великого Боливара. А теперь я почти разорен и далеко от дома.
Поощряемый вопросами, ободренный выражениями сочувствия, в которых не бывает недостатка даже у самых презренных оборванцев, он был преисполнен благодарности и охотно продолжал свой рассказ:
— Я еду со своей фермы. Это отняло у меня пять дней, а дела теперь очень плохие. Но даже благородный Нарваец может стать торгашом, и даже торгаш должен жить, разве это не так, джентльмены? Скажите мне, нет ли здесь Томаса Ленча, в этом прекрасном городе?
— У нас Томасы Ленчи так же многочисленны, как песок морской, расхохотался помощник смотрителя тюрьмы, — опишите его подробнее.
— Он двоюродный брат моей жены по второму браку, — с надеждой ответил старикашка и был изумлен тем, что толпа ответила на это громовым хохотом.
— В самом городе и его окрестностях живет добрая дюжина Томасов, продолжал помощник смотрителя. — Любой из них может быть двоюродным братом вашей второй жены, мистер. У нас есть Томас — пьяница, у нас есть Томас вор. У нас есть Томас — впрочем, нет, его повесили месяц тому назад за грабеж и убийство. Еще есть богатей Томас, собственник двух домов. Еще есть…
При каждом из называемых Томасов Леопольде Нарваец отрицательно качал головой. Но когда был упомянут домовладелец, надежда ожила в сердце старика, и он перебил:
— Извините меня, сэр, но это, вероятно, он. Я разыщу его. Если бы мой драгоценный груз мог быть где-нибудь сложен в безопасности, я отправился бы на поиски сию же минуту. Я, конечно, смогу доверить его вам, ибо вы, это можно видеть и с закрытыми глазами, — человек честности и чести.
Говоря так, он вынул из кармана две серебряных монеты и передал их тюремщику.
— Вот, я хотел бы, чтобы вы и ваши люди получили немного удовольствия за то, что поможете мне.
Джон ухмыльнулся про себя, когда заметил, что интерес и уважение к старикашке заметно увеличились в жандармах после денежного подарка. Они отогнали наиболее любопытных из толпы от разбитой повозки и начали переносить ящики в помещение тюрьмы.
— Осторожно, осторожно, — умолял старикашка, страшно забеспокоившись, когда они взялись за большой ящик. — Несите его бережнее. Он очень ценен и хрупок, чрезвычайно хрупок.