Я наклонился к человеку, дороже которого у меня не было. На моей шапочке по-чешски было написано: «Bud fit». «Будь здоров». Эту шапочку среди многих других вещей привез отец, когда ездил в составе советской делегации на чемпионат мира по хоккею в Прагу. «Будь здоров». Как же безумно это выглядело со стороны, если кто знал чешский.
Я качнулся и притронулся к маминому лицу губами. Мама уже не пахла мамой. От нее исходил странный запах, который я впервые почувствовал, войдя в дом священника Михаила. Я не знал источник этого запаха, но решил вцепиться в него зубами, чтобы унести с собой. Это был последний запах моей мамы.
Очнулся я во все той же палате.
Моя кровать напротив входа, справа — тумбочка. Ни стола, ни стульев. Слева окно с решеткой. Дверь без замка. Пахнет чистотой.
— Кушать хочешь? — ласково спросила меня медсестра, вся в белом.
Я бросил на нее взгляд, который даже мне показался пустым.
Я замолчал.
Нет, это не была забастовка или мой ответ Богу отца Михаила. Я замолчал потому, что утратил способность говорить. Последний раз я слышал свой голос, когда задавал вопрос отцу.
Ни одноклассники, ни друзья семьи, ни Сашка, который уходил из моей палаты вечером и приходил сразу после уроков, ни даже отец с бабушкой не могли заставить меня произнести хотя бы слово. Я молчал, словно в этом крылась истина моего сегодняшнего состояния, непостижимая для окружающих, непонятная им, но ясная для меня настолько, что говорить было не о чем.
Но за два дня до выписки случилось невероятное. Дверь скрипнула точно так же, как и тысячу раз прежде, и я подскочил на кровати. Каждую минуту, любую секунду своего существования на этой пустой планете я ждал появления мамы. Вопреки здравому смыслу, всему увиденному и услышанному, собственному разуму. Так ждал свою маму в далеком сорок седьмом году мой отец. Он дождался, значит, смогу и я. Все говорят, что я похож на своего отца как две капли воды. Так почему же у меня не должно получиться то, что вышло у него?
Дверь распахнулась, и на пороге появилась Галка.
Со слезами на глазах, растрепанная, озабоченная — прежняя, она бежала ко мне. Халат слетел с ее плеч и остался на полу как молоко, вылившееся из бидона.
— Галка… — пробормотал я и впервые за много дней услышал свой голос. — Галка!
— Молчи, — прошептала она и зажала мне рот ладошкой. — У нас нет времени. Я прокралась к тебе обманом. Меня скоро обнаружат, и тогда я не успею сказать главного.
— Ты была дома? Там с ума сходят…
— Молчи и слушай! — Она рассердилась, но тут же обмякла, и по щекам ее покатились слезинки. — Я все знаю. Мне так жаль…