Моя мама утверждала, что гениальность в математике отрицает предрасположенность к музыке. В городе же начали поговаривать о том, что Толик подает надежды. Он вот-вот примет участие в каком-то музыкальном конкурсе, проводимом в областном центре. В каком именно, родителями Толика не уточнялось. Единственный в нашем местечке преподаватель музыки Шмуэль Маркович эту новость не подтверждал, но и не отрицал. В конце концов взрослые заговорили о том, что лучше бы Толика от музыкальных занятий освободить, чтобы не мучить.
Наши родители никогда не были близки, поэтому я очень удивился, увидев на пороге квартиры его маму.
— У вас нет Толика? — спросила она, комкая на груди отвороты платья.
— Нет, — растерянно ответила моя.
Она хорошо знала, что я был из тех, для кого преподношение сюрпризов являлось делом обыденным.
Поэтому мама повернулась ко мне и спросила, как делают обычно одни женщины в присутствии других, чтобы из солидарности взять на себя часть чужой ответственности:
— Артур, вы с Сашей Толика сегодня не видели?
По привычке помотав головой, я так же заученно принялся осмысливать существо вопроса. Моей маме было известно, что «два этих действа он производит, как правило, в последовательности, обратной здравому смыслу». Так говорила она отцу.
Поэтому мама присела, внимательно посмотрела мне в глаза и четко, едва ли не по слогам, спросила:
— Артур, вы видели сегодня Толика?
— Нет.
Мы с Сашкой весь день нарушали запреты, введенные взрослыми на время присутствия в городе цыган: ездили на рыбалку и купались. Одно только упоминание этого факта помогло бы обеим мамам обрести веру в мои слова. Правда исключала саму возможность нахождения рядом с нами Толика, до сих пор не преступившего ни единого запрета.
Но я решил утаить страшную истину, сообщив безобидную:
— Толика мы не видели. — Говоря это, я старался выдержать тон, избранный мамой.
— Он не обманывает, — грустно сказала она, вставая с колен. — А как давно вы его потеряли? — Этот вопрос адресовался уже не мне.
— Утром. Он пошел в кино. Его до сих пор нет.
Слезы взрослых, если это не мама, никогда не производили на меня впечатления. Я просто переставал веселиться, и то потому, что того требовали, как я догадывался, правила приличия. А все оттого, думается, что фантазии мои не могли представить тех бедствий, которые заставили бы взрослых плакать. Коленка, ушибленная при падении с велосипеда, запрет на сладкое и игру на улице — это понятно. Тут разрыдается кто угодно. Но мне трудно было вообразить маму Толика, упавшую с велосипеда. Совсем уж невозможно было додуматься до того, что ей кто-то запретил брать из буфета конфеты.