Артур закрыл глаза и принюхался к запахам чужого города. Он пропустил их в себя, попробовал на вкус, который не впечатлил его, и вернулся в разговор.
— Вы устали, Артур.
— Да, я очень устал. Потому что нахожусь в тупике, из которого нет выхода.
— Вы просто поддались слабости, убедили себя в том, что оказались в тупике, — возразил я. — Как и ваш отец когда-то. Простите… Что было дальше, Артур?
— События тем временем развивались стремительно, — услышал я.
Они разворачивались по круто взмывающей параболе, предсказуемо, и вдохновляли горожан.
Извечная война добра со злом никогда не закончится, потому что число предателей с той и другой стороны примерно равно.
Сапоги, обнаруженные в таборе, стали хотя и единственным, но неоспоримым доказательством причастности цыган к убийству мальчиков. Ходили слухи о какой-то экспертизе, которая подтвердила схожесть следов у берез, на которых висели мои замученные сверстники, с отпечатками подошв сапог, найденных у цыган. Во время снятия трупов с деревьев среди зевак ни одного цыгана замечено не было. Поэтому горожанами, равно и следствием, был сделан однозначный вывод: человек в дырявых сапогах бродил там до обнаружения тел.
Официальную версию принес домой отец.
— Эксперты ГУВД определили, что следы, оставленные сапогами, появились на сутки ранее всех прочих. То есть это дело ног убийцы.
Я запомнил эту фразу, долго думал, что хотел сказать отец, в конце концов понял: следы тех, кто не убийца, появлялись позже. Первым там ходил тот, кто закручивал на шее мальчиков колючую проволоку.
Для цыган настали черные дни. Их по-прежнему кормили и поили, но уже ничего не стоило кому-то из взрослых швырнуть внутрь табора обломок кирпича или палку. Солдаты на это не реагировали. Своим бездействием они полностью одобряли отношение к цыганам как к бешеным животным, запертым в клетке.
Понятно, что главным для следствия было установить хозяина сапог. Но в том бедламе и в условиях общей собственности, которые являлись одними из главных признаков табора, сделать это было почти невозможно. Каждые несколько часов под вой и протесты цыганок в табор входили несколько человек в милицейской форме и уводили одного-двух подозреваемых. Потом их возвращали точно так же, опять под конвоем. Откровенных следов побоев на лицах и открытых частях тела этих людей заметно не было, но по походке и выражению лиц было понятно, что там, куда их уводили для допросов, им приходилось несладко.
Допросы продолжались и день и ночь. Те из цыган, кто оставался в резервации, днем делали свои дела, негромко и тревожно переговаривались, а по ночам пели. Тихо, смиренно, словно прощаясь с этим миром.