— Ну и к этому времени, — говорил Билл, — я уже понял, что ничего не выгорит. Потом он стал мне рассказывать про эту пьесу. Называется она «Блюз в ночи» — несколько слащаво на мой вкус, ну да и фиг с ним, чем черт не шутит. Там, значит, молоденькая героиня, аристократка-южанка, влюбляется в негра, и первый ее порыв — убежать с ним куда-нибудь подальше, за границу, но парня с места не сдвинуть: он хочет жить дома — и хоть трава не расти. Дальше отец девчонки чует неладное, начинаются неприятности, и все в итоге оборачивается трагедией. Ну, я, бля, немножко подсократил по сравнению с тем, что он мне рассказывал, но, Майк, ты же понимаешь, как мощно все это можно дать на сцене. А потом он мне рассказывает, с какими проблемами они столкнулись, когда стали искать актрису на главную роль. Сказал, что она-де должна быть дико юная, притом что просто хорошая актриса тут не годится — она должна быть гениальная. Ну и понятно было, что он хотел этим сказать: тут требуется блестящая игра, иначе сразу же появятся вопросы к самой пьесе, потому что качество-то, в общем, сомнительное. И потом он говорит: «Ну и допустим даже, что идеальную актрису мы найдем, — и что тогда? Какие у нас возможности? Премьеру на Бродвее мы ей предложить не сможем, ну и дико было бы ожидать, что она согласится работать в Филадельфии за эти жалкие гроши, правильно?» Видишь, Майк, что он пытался до меня донести? Что если с этой другой пьесой ничего не срастется и актеров так и не найдут, то они с миссис Хендерсон, возможно, заменят ее моей — поэтому, собственно, ему и захотелось со мной встретиться. И я решил, что, в общем, он повел себя достойно: сразу раскрыл все карты. Очень достойно.
— Все равно не очень понимаю, — сказал Майкл. — Почему он не мог сказать тебе все это по телефону? Ну или письмо мог бы написать.
— Наверное, хотел со мной познакомиться, — ответил Билл. — Ну и нормально — я тоже хотел с ним встретиться. Я уже собирался уходить, а он вдруг говорит: «Билл, я надеюсь, вы не очень спешите. Я сказал Диане, что вы сегодня придете, и она обещала заглянуть». И тут — бах! — как по команде, распахивается дверь и входит Диана и все трое сыновей в придачу. Диана Мэйтленд. Бог мой! Не видел ее с пятьдесят четвертого года.
И Билл встал из-за стола, чтобы разыграть сцену.
— Вот примерно так она вошла, — сказал он, изображая, как она прислоняется к стене, стоит некоторое время в нерешительности, потом берет себя в руки и подается вперед. И надо сказать, — продолжал он, усевшись обратно, и на лице у него появилась та же улыбочка, с которой он обычно рассказывал о собственных неудачах, — все это действительно кое о чем мне напомнило. Потому что вот именно это мне в ней никогда и не нравилось. Вот эта ее неловкость. Помню, я часто думал: «Ну да, конечно, она красивая, конечно, милая, конечно, я ее люблю — ну или, по крайней мере, думаю, что люблю, — но почему она не может быть изящной, как другие девушки?»