В конце концов, совсем выдохшийся, я спросил у Доннино, нельзя ли мне отдохнуть часок на его постели, и он показал мне спальню.
Сбросив в темноте одежду, я на ощупь забрался на кровать. В комнате было жарко, несмотря на распахнутые окна. Во рту у меня пересохло, и стены слегка кружились. Я закрыл глаза и вызвал в памяти живописные окрестности Винчи, зная, что они обычно даровали успокоение моей душе. Вид с вершины холма возле дома моей матушки — кипарисы, подобные темному пламени свеч, а за ними тающие в голубовато-серой дымке очертания холмов.
Улыбка моей матушки, ее спокойный сердечный взгляд… мама, я люблю тебя, и я…
Когда же я все-таки уснул… мне приснилось, что я летаю. Передо мной проплывали горы, облака, птицы. Ниже — над озерами и лугами — бесшумно скользили огромные крылатые тени. То был самый любимый и удивительный из моих снов, полеты снились мне часто. Я летал, я свободно парил в небесах.
Разбуженный чьим-то кашлем, я открыл глаза. Комнату заливал яркий солнечный свет, я лежал в постели на скомканных простынях, а вокруг на полу сопели полдюжины незнакомцев с вяло открытыми ртами, извергавшими дурные похмельные запахи. Один толстяк громогласно храпел.
Одевшись, я на цыпочках пробрался между спящими телами гостей и спустился в гостиную. Молчаливые последствия пирушки, разбросанные по полу подушки, разбитый глиняный кувшин. Доннино спал на кушетке. Вот добряк, он не смог разбудить меня и отправить домой. Я заметил на столе листок бумаги и взял его — цифровые знаки, суммы, объяснения, написанные аккуратным почерком Луки. А чуть ниже пять слов: «Правильные расчеты сохраняют долгую дружбу». Я криво ухмыльнулся. Похоже, мне придется поговорить с Лукой о Салаи. Оторвав полоску бумаги, я написал записку Доннино, поблагодарив его за приятный вечер, и извинился за то, что занял его кровать. Убрав остатки бумаги в карман, я тихо покинул гостеприимный дом.
Виа Сансеверино еще нежилась в тенистой прохладе, но воздух уже дышал теплом. Я вышел на главную улицу и повернул обратно к замку. Вот оно, низкое и яркое светило. Украдкой скосив глаза, я увидел слуг, вытаскивающих за ворота какие-то деревянные балки и разрисованные полотнища. Тихое потрясение; я вдруг понял, что они убирают стойки и декоративные задники сцены вчерашнего ночного представления.
Мне нравилось создавать сказочные феерии, но что, если они — лишь иллюзорное изображение жизни в миниатюре, блистательное сверкание, сменяющееся мраком, не оставляющее за собой ни малейшего следа? Что, если все мои труды будут когда-нибудь бесцеремонно выброшены, свалены в чулан или сожжены на погребальном костре?