Нынешним летом, когда радовалась в теплых лучах зелень и пшеница выходила в трубку, пришел к Людмиле заместитель директора совхоза, красивый и сильный армянин Вагран Арутюнян.
— Не могу без тебя.
Она испугалась таких слов и задрожала. Потом отвернулась к окну, к сгущающимся сумеркам, прошептала:
— Уходи. Другой у меня в сердце. Когда он уйдет, тогда будем говорить.
Деревня есть деревня. Донеслось до совхозного парткома: агрономша, активистка семью чужую разбивает. Безобразие!
…В тот день ее слушали на заседании парткома. Вопрос был сформулирован так: «Персональное дело Долинской и Арутюняна». Много обидных слов сказали:
— Как же вы, товарищ Долинская, дожили до такой жизни?
— Вы подумали о том, что приносите несчастье семье?
— И не стыдно вам, Долинская?
У Людмилы срывался голос.
— Ничьей семьи я не разрушала, — как можно сдержаннее отвечала она.
— Не разрушали, но он же приходил к вам?
— Ну и что?
— Как вы не поймете, вы же вносите разлад в семью! Пожалейте хоть детей!
— Послушайте, — внутренне собралась Людмила. — Могу я сказать слово?
— Говорите.
— Тягостно все это и больно… Война… Она отняла у меня мою любовь. Она — главная разлучница… Я все годы ждала, что он вернется. Ждала чего-то настоящего. Все устроится, думала. А жизнь уходила. Ровесницы мои давно уже и не один раз стали матерями. А я все ждала… Сначала солдат из армии, а потом сама не знаю кого! Думала, найдется человек, которого полюблю. Так и не нашелся… Вот вы все, семеро вас тут членов парткома, семеро мужчин, закончите сейчас свое заседание и куда пойдете? По домам. К женам, к детям. А я куда пойду? Вы об этом подумали?
Члены парткома молчали. Людмила стерла платком пот с лица, выпрямилась.
— Никакого отношения к Арутюняну я не имела и не имею. Может быть, он излишне нафантазировал кому-то… Никаких кур, как выражаются некоторые, я ему не строю и строить не собираюсь. Это слово коммуниста. И оплевать вы меня, товарищи, напрасно хотите.
Определенного решения принято не было. Взволнованная, обиженная, Людмила шла домой по темным улочкам совхозного поселка. У калитки ее дома, воткнувшись тупым носом в ворота, стоял незнакомый «газик». На кухне плавал сигаретный дым. За столом, не сняв плаща и кепки, сидел Павел Крутояров.
Она почувствовала, как захватило дыхание и начали подкашиваться ноги. Павел встал.
— Людмилочка.
Повалилась ему на руки. Потом оторвалась от него, как безумная.
— Не верю.
Опустилась на кровать и разрыдалась.
Хлынуло наружу накопившееся за много лет. Сломалась воля. Павел гладил ее волосы, лицо. Молчал. Так продолжалось почти до полуночи.